Книга Адское пламя, страница 110 – Нельсон Демилль

Над письменным столом Мэдокса висела фотография в рамке — нефтяной танкер с логотипом «ГОКО» на носу. На другой фотографии было горящее нефтяное месторождение.

— Война в Заливе, — пояснил Мэдокс. — Или уже нужно говорить Первая война в Заливе? Крайне неприятно, когда впустую сгорает отличная нефть, особенно если мне никто за это не платит.

Я не ответил.

Обычно моя манера быстрых коротких вопросов и еще более коротких ответов довольно скоро сбивает спесь с подозреваемых, но этот парень оставался спокоен и холоден, как заледенелый труп. Однако же я чувствовал в его поведении некоторую неуверенность. Беспокойство. Вот, например, он закурил сигарету, но на сей раз не выпустил ни единого колечка дыма.

Мы помолчали, и я прошел к стене, увешанной всякими дипломами и аттестатами в рамочках.

Все это были военные дела — награды, выписки из приказов, удостоверение о почетной отставке, патент на звание младшего лейтенанта, приказы о присвоении очередных званий и прочее плюс некоторое количество фотографий, в основном самого Мэдокса в различных мундирах. С полдюжины сделаны во Вьетнаме.

Я рассмотрел одну из них — его лицо крупным планом. Кожа вымазана камуфляжной боевой раскраской, к тому же грязная, над правым глазом свежий порез, из которого сочится кровь. Лицо блестит от пота, глаза пялятся из этой почерневшей маски — взгляд пронзительный, как у ястреба.

— Эти фотографии напоминают, как мне повезло, что я оказался здесь, — произнес он.

«Что ж, — подумал я, — мы еще посмотрим, как тебе повезло».

— Я вижу тут три «Пурпурных сердца», — заметил я.

— Да. Два легких ранения, но третье «Сердце» я получил почти посмертно.

Я не стал выспрашивать подробности, да он и сам не собирался мне их излагать, только сказал:

— Пуля из «АК-47», сквозное ранение в грудь.

По-видимому, она не задела жизненно важных органов, но вполне могла вызвать отток крови от мозга.

— Это была моя третья командировка, и я, наверное, несколько перестарался, искушая судьбу.

— Верно. — Харри вот повезло меньше.

— Но знаете? Я бы снова туда пошел.

Невредно было бы ему напомнить, что определение «безумец» означает повторение одних и тех же ошибок в надежде получить иной результат.

Но странная вещь: как уже предположила мисс Мэйфилд, мы с мистером Мэдоксом были очень похожи, и если бы он не убил моего друга — а убил его, видимо, все же он — и не намеревался захватить всю планету или устроить на ней какую-то траханую катастрофу, то вполне пришелся бы мне по нраву. Даже мог понравиться. Он и в деле вел себя так же, как я, несмотря на мои навязчивые вопросы. Только вот я-то не убивал никого из его друзей и пока еще не раздолбал его планы устроить ядерную бойню или что он там задумал. Так что у него не было причин считать меня плохим парнем.

Пока я изучал остальные фото, он спросил:

— Вы когда-нибудь были ранены при исполнении служебных обязанностей?

— Был.

— В армии или в полиции?

— В полиции.

— Тогда вам, видимо, известно, что это серьезно травмирует человека. Это настолько далеко от нормальной повседневной жизни — вы сперва даже не сознаете, что с вами произошло.

— Кажется, я это понимаю.

— Если это происходит в бою — или на службе в полиции, — то вы знаете, что можете быть ранены или убиты, и думаете, будто готовы к этому. Но когда это происходит в действительности, вы сперва не верите, что это и впрямь случилось с вами. У вас ведь была именно такая реакция?

— Нет. Я сразу понял, что́ произошло.

— Правда? Что ж, видимо, каждый реагирует на это по-своему. — И продолжил развивать ту же тему: — Уже потом, когда осознаешь, что случилось, у тебя возникает совершенно другое состояние, другой образ мыслей. Если перефразировать Уинстона Черчилля, нет ничего более замечательного, чем быть раненным и выжить.

— Верно. Альтернатива — быть раненным и умереть.

— В этом-то все и дело! Опыт пребывания вблизи от смерти. И если ты выжил, ты уже совсем не тот, каким был прежде. Это я в положительном смысле. Чувствуешь себя в такой… эйфории… таким всемогущим. Почти бессмертным. У вас возникало подобное ощущение?

Я припомнил, как валялся в канаве на Сто второй Западной улице, после того как два испаноговорящих джентльмена выпустили по мне, насколько я успел насчитать, не менее дюжины пуль, сумев добиться маловпечатляющих трех попаданий с расстояния двадцать футов. И еще вспомнил, как смотрел на вытекавшую из меня и просачивавшуюся в ливневый сток прямо перед моим лицом кровь.

— Что вы тогда чувствовали? — полюбопытствовал он.

— Думал, что меня на несколько месяцев уложили в госпиталь.

— Нет, потом. Это изменило вашу жизнь?

— Ага. На этом закончилась моя карьера в полиции.

— Да, — согласился он. — Это значительная перемена. Но я имею в виду другое: это изменило ваши взгляды на жизнь? Что вы тогда стали думать о своем будущем? Была мысль, что Господь ведь запланировал для вас нечто более значительное?

— Какое, например? Получить еще одно ранение?

— Нет… Я хотел сказать…

— Поскольку потом я получил еще одно ранение.

— Правда? И тоже при исполнении?

— Ну конечно. В отпуске я тогда уж точно не был.

— Я решил, что ваша карьера закончилась.

— У меня теперь карьера номер два, — объяснил я. — Это был ливийский парень. Я еще охочусь за ним.

— Понимаю. — Он, кажется, запал на этот сюжет. — Надо полагать, вы воспринимаете все эти атаки как нападения на вас лично.

Надо всегда давать подозреваемому возможность выговориться, поскольку он, по всей вероятности, ведет к чему-то конкретному. И даже если он ничего вам не прояснит касательно преступления, то откроет что-то в себе самом.

— Когда кто-то в меня стреляет, я воспринимаю это как нападение лично на меня, даже если этот кто-то меня не знает.

Он кивнул:

— Весьма интересно, ведь в бою никогда не воспринимаешь это в личном плане и не пытаешься отыскать того, кто в тебя стрелял. Это самое последнее, о чем тогда думаешь.

— Значит, вы не озлились на того парнишку, который всадил в вас пулю?

— Нет, совсем нет. Он просто отрабатывал свое жалованье. Точно так же как я отрабатывал свое.

— Очень милое смягчающее обстоятельство. Все извиняет. Только вы мне не кажетесь человеком, склонным ко всепрощению.

Он пропустил это мимо ушей.

— Я вот что имею в виду. Солдаты не видят во враге отдельных личностей. Враг — это огромная аморфная угроза. Так что не имеет значения, кто конкретно старается вас убить или кого вы убиваете в ответ, если парень, которого вы убиваете, носит тот же мундир, что и пытавшийся вас убить. — И пояснил: — Вы стреляете в мундир, а не в человека. Понимаете?