Книга 1974: Сезон в аду, страница 70 – Дэвид Пис

— Точно.

— И что произошло?

— Мы были за городом, возвращались обратно…

— Когда это было?

— В прошлую пятницу, вечером.

— Дальше, — сказал я, думая о ручках, бумаге, кассетах и пленках.

— Мы остановились на минутку на обратном пути, и она сказала, что поведет машину до дома, потому что я типа был за рулем дольше, чем она. Короче, мы ехали по Дюйсбери-роуд и, в общем, как бы это сказать, щупались маленько, и тут какой-то мужик просто вышел на дорогу, и — вжик! — мы его переехали.

— В каком месте?

— Ноги или грудь, не знаю.

— Нет, нет, в каком месте на Дюйсбери-роуд?

— На въезде в Уэйки, у тюряги.

— Рядом с новыми домами, которые строит Фостер?

— Ага, наверное, — улыбнулся Джонни Келли.

Думая, что все взаимосвязано, думая, что совпадений не бывает, что все идет по плану и, значит, Бог существует, я сглотнул и сказал:

— Вы знаете, что Клер Кемплей нашли там, неподалеку?

— А, да?

— Да.

Келли смотрел куда-то поверх меня.

— Я этого не знал.

— И что было дальше?

— По-моему, мы его только чуть-чуть задели, но гололед был смертельный, так что машину закружило, и она потеряла управление.

Я сидел в синтетической одежде на виниловом диване, глядел на пластиковую столешницу, в бетонной квартире, думая о резине и металле, коже и стекле.

Кровь.

— Мы, наверное, врезались в бордюр, а потом в столб или что-то в этом роде.

— А что с тем человеком, которого вы сбили?

— Не знаю. Я же говорю, мы его только слегка зацепили вроде.

— А вы хоть посмотрели? — спросил я, предлагая ему сигарету.

— Хера с два мы посмотрели, — ответил Келли, прикуривая.

— А дальше что?

— Я вытащил ее наружу, проверил, все ли в порядке. Шея у нее была не фонтан, но целая. Просто мышцы потянула. Потом мы сели обратно в машину, и я отвез ее домой.

— Значит, с машиной было все в порядке?

— Нет, но ехать-то она ехала.

— А что сказал Фостер?

Келли затушил сигарету.

— Я, бля, не стал дожидаться его реакции.

— И вы приехали сюда?

— Мне надо было ненадолго уйти на дно. Затихариться.

— А он знает, что вы здесь?

— Конечно, знает, мать его, — сказал Келли, дотрагиваясь до лица. Он взял с пластикового стола белую карточку и швырнул ее мне:

— Этот ублюдок мне даже приглашение прислал на свою рождественскую вечеринку.

— А как он вас нашел? — спросил я, сощурившись и пытаясь рассмотреть приглашение в темноте.

— Так это же одна из его квартир.

— И какой тогда смысл здесь тусоваться?

— А что он, в конце концов, может мне сказать, а?

У меня было такое чувство, что я только что упустил что-то очень страшное.

— Не понял?

— Он же трахает мою шлюху-сестру каждое воскресенье, с тех пор как мне исполнилось семнадцать лет.

Думая: нет, не то.

— Я, конечно, не жалуюсь.

Я поднял глаза.

Джонни Келли опустил глаза.

Я вспомнил, что это было.

В комнате было темно, в газовом камине ярко горел огонь.

— Не удивляйся, приятель. Ты не первый, кто хочет ей помочь, и не последний.

Я встал, кровь в моих ногах была холодной и мокрой.

— Что, на вечеринку собрался? — ухмыльнулся Келли, кивнув на приглашение в моих руках. Я повернулся и пошел по узкому коридору, думая: пошли они все на хер.

— Не забудь пожелать им счастливого Рождества от Джонни Келли, ладно?

Думая: пошла она на хер.

Здравствуй, любовь.

Затариться оптом.

Через десять секунд я стоял у какой-то пакистанской лавки, остатки наличных превратились в бутылки и мешки на полу машины, радио тараторило про бомбу в «Хэрродс», сигарета торчала в пепельнице, другая — у меня в руке, из бардачка появились таблетки.

За рулем в состоянии алкогольного опьянения.

Девяносто миль в час, вешая шотландцев, на транквилизаторах и аналептиках, расшвыривая в стороны южных девушек и морские виды, прорываясь сквозь всяких там Кэтрин и Карен и всех тех, кто был до них, гоняясь за габаритами и маленькими девочками, давя любовь под колесами, мотая ее на покрышки.

Фюрер в бункере моего собственного изготовления кричит:

Я НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ПЛОХОГО.

Шоссе М1, утопив педаль и принимая все близко к сердцу, высасывая ночь с ее бомбами и снарядами через вентиляцию в машине и зубы во рту; пробуя, рыдая, умирая за новый поцелуй, за голос, за походку, молясь, не торгуясь, любовь без плана, умоляя ее жить снова, жить еще раз, ЗДЕСЬ, ДЛЯ МЕНЯ, СЕЙЧАС.

Слабые слезы и жесткий член, крича через шесть полос дерьма:

Я В ЖИЗНИ НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ХОРОШЕГО, НА ХЕР!

«Радио-2» внезапно смолкло, белые полосы дороги стали золотыми, люди в отрепьях, люди в коронах, кое-кто с крыльями, кое-кто без, изо всех сил по тормозам — не наехать бы на колыбельку из дерева и соломы.

На жесткой обочине, включив аварийный свет.

Прощай, любовь.

Брант-стрит, дом номер 11, черным-черно.

Визг тормозов такой, что мертвого подымет, выскакиваю из зеленой «вивы» и изо всех сил пинаю проклятую красную дверь.

Брант-стрит, дом номер 11, с черного входа.

Вокруг домов, через забор, на крышку помойного бака — через кухонное окно, намотав куртку на руку, вытаскивая осколки, забираясь внутрь.

Дорогая, я дома.

Брант-стрит, дом номер 11, тихо как в могиле.

Внутри, думая: вот приду к тебе домой и покажу, кто я такой, доставая нож из ящика в кухонном столе (так я и знал, что он там).

Этого ты хотела, да?

Наверх по крутой-прекрутой лестнице, в Мамочки-ну и Папочкину комнату, распарывая пуховое одеяло, выдергивая ящики из комода, роняя дерьмо то там, то сям, косметика, дешевые трусы, тампоны, искусственный жемчуг, представляя, как Джеф заглотнул ствол, думая: НЕУДИВИТЕЛЬНО, МАТЬ ТВОЮ: твоя дочь мертва, твоя жена — потаскуха, спит с шефом своего брата и т. п., запуская стул в зеркало, — потому что НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НЕСЧАСТЬЯ ХУЖЕ, ЧЕМ ТАКОЕ ВОТ НЕСЧАСТЬЕ.

Отдавая тебе все, о чем ты просила.