Онлайн книга «1977. Кошмар Чапелтауна»
Радкин пялится в свой стакан. – Он так и будет убивать их, а мы так и будем их находить. Всегда на шаг позади, мы никогда не сможем его опередить. – Мы его поймаем, – говорю я. – Да. И как же? – Терпение, бля, и труд. Рано или поздно он проколется. Как это обычно бывает. – Как обычно? Тут ничего обычного нет. – Ну, ты знаешь, что я имею в виду. – Нет, не знаю. Ты что-нибудь подобное видел? Я думаю о маленьких девочках и потерянных годах и говорю: – Да, видел. – А я вот так не думаю. Но меня с толку не собьешь: – Мы его поймаем. – Ты хороший мужик, Боб, – говорит он, и зря, потому что когда-то мне это уже говорили, и тогда это была неправда, а сейчас тем более, и поэтому звучит это как-то, бля, снисходительно. – И что это, интересно, значит, а? – спрашиваю я. – Что я говорю, то и значит: ты – хороший мужик, но никакие хорошие мужики и усердный труд не помогут изловить этого мудака. – И откуда же такая, бля, уверенность? – Ты читал эту хрень под названием «Убийства и нападения на женщин в Северной Англии»? – Да. – И? – Мы его поймаем, Джон. – Хера с два. У нас нет ни одной версии, ни одной, бля, единственной версии. Этот мудак смотрит на нас из зеркала и смеется. Он наблюдает за нами и обсирается со смеху. – Да ладно, бля. Хочешь что-то сказать – говори. Радкин отрывается от своего стакана, на его лице тяжелые тени, в его черных глазах – большие черные слезы, этот человек держит у двери своего дома биту для крикета, так, на всякий случай, этот человек берет меня под руку и говорит: – Все это говно в Престоне, вся эта херня с нашими делами никак не связана. У меня колотится сердце, сводит желудок, а он все стоит, уставившись на меня, держа меня, пугая меня. – Группа крови-то сходится, – говорю я. – Все это херня, Боб. Что-то происходит, и я не знаю, что это, да и не хочу знать, но мы – в самом, бля, центре событий, и я тебе говорю: будь осторожен, иначе это изговнит тебе всю жизнь. А что тут говнить, думаю я, но не перебиваю. – Ты их не знаешь, Боб, – говорит он. – А я знаю. Я знаю на что они способны. Особенно ради своих. Я смотрю вниз, на сцену, на плоскую белую грудь стриптизерши. Мужики у бара уже заскучали. Я говорю: – Я чего-то не понимаю: то ты мне объясняешь, что главное – не бояться, то говоришь, что надо быть осторожным и вообще бросить эту бодягу, потому что тут все равно уже ничего не поделаешь. Так чему же мне верить, а, Джон? Радкин смотрит на меня с полуулыбкой и качает головой. Потом он спускается по лестнице, а я остаюсь, борясь с желанием догнать эту высокомерную сволочь и дать ей по морде. Я бросаю еще один взгляд на сиськи стриптизерши, затем – на часы и решаю, что пора сваливать отсюда к чертовой матери. Внизу Радкин думает то же самое, будит пинком Бартона, не обращая внимания на Эллиса и все его извинения. Бартон с трудом поднимается на ноги, Радкин собирает оставшиеся пятерки и сует их во внутренний карман тесной бартоновской куртки. Я смотрю, как стриптизерша собирает по сцене части своего бикини, смотрю на ее задницу, жирную, в пятнах, смотрю на барную стойку и лица мертвецов, интересно, а может быть, он сейчас здесь, среди нас? Я возвращаюсь к столику. Больше мне смотреть не на что. А Бартон стоит, приходит в себя, все еще до краев накачанный ромом. Он вынимает из кармана банкноты и швыряет их на стол. – Оставьте их себе, – говорит он. – Пригодятся для следующего. Он поворачивается и уходит. – Надо было проследить, чтобы ему отсосали, – смеется Эллис. Я беру один из стаканов с ромом и выпиваю его до дна. Эллис начинает вдруг беспокоиться, что мы оставим его одного, что его чертов вечер пройдет напрасно. – А что мы сейчас будем делать? – вздыхает он. – Делай, что хочешь, мать твою, – говорит Радкин и идет к бару, натыкаясь на людей, пытаясь нарваться на драку, от которой ему стало бы лучше. Я направляюсь к выходу. – Ты куда? – кричит Эллис мне вслед. – Домой, – отвечаю я. – Ага, так я и поверил, – говорит он, а я проталкиваюсь сквозь двойные двери и оказываюсь на свободе. На заднем сиденье такси, выползая из Брэдфорда, окна открыты, глаза слезятся, на сердце тяжело, мозг в огне: Мне надо к Дженис, мне надо к Бобби, мне надо к Луизе, мне надо к ее отцу. Четыре убитые бляди, это как минимум. Пистолеты в Хэнгинг-Хитон, пистолеты в Скиптоне, пистолеты в Донкастере, пистолеты на Селби. Четыре убитые бляди, это как минимум. Мой сын, моя жена, дни ее отца сочтены. Дженис, моя любовница, моя мучительница, моя личная блядь и мои собственные сочтенные дни. – Здесь нормально? – Отлично, – говорю я и расплачиваюсь. Я поднимаюсь по лестнице и вдруг думаю: помоги мне, я умираю. На ее площадке, думаю: если ты не откроешь, мне конец. Я стучу один раз, думаю: помоги мне, я не хочу сдохнуть тут, на твоих ступеньках. Она открывает дверь, улыбается, у нее мокрые волосы, ее кожа кажется темнее обычного. В квартире работает радио. – Можно я войду? Она улыбается еще больше: – Ты – полицейский. Тебе все можно. – Надеюсь, что так, – говорю я, и мы целуемся: жесткие поцелуи, чтобы простить и забыть все, что было, и все, что еще впереди. Мы падаем на кровать, мои руки – везде, я стараюсь проникнуть в нее как можно глубже, ее ногти – в моей спине, проникая все глубже и глубже в меня. Я стаскиваю с нее джинсы, отбрасываю ее туфли. Смерти больше нет. И мы трахаемся, потом трахаемся снова, она целует меня и сосет до тех пор, пока я не трахаю ее еще один, последний раз, и мы не засыпаем под Рода Стюарта по радио. Я просыпаюсь в тот момент, когда она выходит из душа в одной футболке и трусах. – Ты уходишь? – спрашиваю я. – Мне надо, – говорит она. – Не ходи. – Я же говорю, мне надо. Я встаю и начинаю одеваться. |