Онлайн книга «1977. Кошмар Чапелтауна»
Она красится перед зеркалом. Я спрашиваю: – Тебя что, это совсем не беспокоит? – Что именно? – Эти чертовы убийства. – То есть ты хочешь сказать, что я должна беспокоиться, потому что я – проститутка? – Ну да. – А твоей жене типа беспокоиться нечего? – Она же не ходит в два часа ночи по улицам Чапелтауна. – Повезло сучке. Видно, нашла себе мужа хорошего с приличной зарплатой, вот и по улицам ходить не надо… Я открываю бумажник. – Ты денег хочешь? Я, бля, дам тебе денег. – Дело не в деньгах, Боб. Дело совсем, бля, не в деньгах. Сколько раз тебе повторять? Она стоит в центре комнаты, под бумажным абажуром, с расческой в руках. – Прости, – говорю я. Она идет к комоду, надевает какой-то черный топ из искусственной кожи и джинсовую мини-юбку с застежкой спереди. Мои глаза горят, наполняются слезами. Она такая красивая, и я не понимаю, как это все случилось, в какой момент мы оказались здесь, на этом месте. Я говорю: – Не надо этого делать. – Надо. – Зачем? – Пожалуйста. Не начинай. – Не начинать? Да это никогда и не заканчивалось. – Это может закончиться, если ты захочешь. – Нет, не может. – Знаешь, ты лучше сюда больше не приходи. – Я ее брошу. – Ты бросишь свою жену и маленького ребенка ради шалавы из Чапелтауна, ради шлюхи? Не думаю. – Ты – не шлюха. – А кто же я? Грязная маленькая шлюшка, которая трахается с мужиками за деньги, которая сосет за деньги, стоя на коленях в машинах и в парках, которая переспит за один сегодняшний вечер с десятью клиентами, если повезет. Так что давай называть вещи своими именами. – Я ее брошу. – Заткнись, Боб. Заткнись. Она уходит, звук захлопнувшейся двери звенит по комнате. Я сажусь на кровать. Я плачу. Пешком в больницу Св. Джеймса. Время посещения почти закончилось, люди расходятся, выполнив свой долг. Я поднимаюсь в отделение на лифте и иду по коридору мимо чересчур ярко освещенных палат, мимо почти мертвых пациентов с обритыми головами и опавшими щеками, желтоватой кожей и холодными-прехолодными руками. Воздуха нет, одна жара. Темноты нет, один свет. Еще одна ночь в Дахау. А я думаю: никогда не спать, никогда не спать. Луиза ушла, ее отец скоро уйдет, его глаза закрыты, он – один. Мимо проходит медсестра, она улыбается, я улыбаюсь в ответ. – Они только что тут были, – говорит она. – Спасибо, – киваю я. – А у него, у вашего парнишки, глаза – ваши, – смеется она. Я киваю и поворачиваюсь к отцу Луизы. Я сажусь у его кровати, у упаковок с таблетками, у капельниц и трубочек, и я думаю о Дженис, сидя рядом с полумертвым телом отца моей жены, с эрекцией от мысли о другой женщине, о чапелтаунской проститутке, о том, что пока он тут лежит на спине и умирает, она там стоит на коленях и сосет. Я поднимаю голову. Билл смотрит на меня покрасневшими слезящимися глазами, старается понять, откуда я взялся, ищет ответа, ищет правды. Рука протягивается между перилами, опоясывающими кровать. Он открывает рот, обветрившийся, сухой. Я подвигаюсь поближе. – Я не хочу умирать, – шепчет он. – Я не хочу умирать. Я отстраняюсь, отстраняюсь от его полосатой пижамы и кошмарного дыхания, от предстоящих угроз и бреда. Он пытается сесть, но не может, он привязан к кровати, он может лишь поднять голову. – Роберт! Роберт! Не оставляй меня здесь, забери меня домой! Я поднимаюсь на ноги, ищу медсестру. – Я все ей расскажу! Я все расскажу! – кричит он. Но тут никого нет. Кроме меня. Я открываю дверь, в доме темно. Я поднимаю с коврика вечернюю газету. На вешалке висит голубая курточка Бобби. Я включаю в кухне свет и сажусь к столу. Я хочу пойти наверх и увидеть его, но боюсь, что она не спит, ждет. Поэтому я сижу под кухонной лампой, один, поздно ночью, и думаю. Под кухонной лампой, поздно ночью, проходя по отделению раковых больных, укачивая Бобби, сидя в припаркованной машине; в этих местах я думаю чаще всего: у раковины с грязной посудой и постели тестя, глядя на каракули моего сына, прикрепленные к дверце холодильника, и крошки под тостером, я думаю. Я смотрю на часы – почти полночь. Я сижу, обхватив голову руками, а они спят наверху, разбитая юбилейная кружка стоит на сушилке, я сижу в доме моей семьи, думая о НЕЙ. Думая, что вот так я здесь и оказался: Я слышал о ней, слышал, как о ней говорили другие, знал, что она информировала одного полицейского из Брэдфорда по фамилии Холл – так, словечко-другое – но никогда ее не видел, ни разу, до четвертого ноября прошлого года. Хэллоуин. Я арестовал ее за проституцию недалеко от Гайети, пьяную, махавшую проезжавшим мимо грузовикам, чтобы остановить их. Я приволок ее в Милгарт, но уже пять минут спустя повез ее домой, долгий и громкий смех в ушах, думая: хер с ними. Я был женат пять лет, у меня был сын, которому тогда был почти годик, и я хотел второго. Но вместо этого я получил лучший секс в моей жизни, на заднем сиденье штатского автомобиля я попробовал ее впервые, слизывая этот вкус с ее губ, с ее сосков, из ее влагалища, из ее задницы, с век, с волос. Той ночью я вернулся домой к Луизе и Бобби и смотрел, как они спали, смотрел на колыбельку, втиснутую рядом с кроватью. Я принял ванну, чтобы смыть ее с себя, но в конце концов выпил всю воду, чтобы снова почувствовать этот вкус. Позже той ночью я проснулся, крича – мне приснилось, что Бобби умер, – я бросился к колыбельке, чтобы убедиться, что он дышит. В комнате пахло потом. После этого я снова лежал в ванной и дрочил. Так оно и продолжалось: С той самой ночи я думал о ней каждую секунду, листая ордеры на арест, задавая вопросы, которые задавать не следовало, прочесывая улицы, перечитывая протоколы, зная, что одно неверное слово – и все рухнет. |