Онлайн книга «1977. Кошмар Чапелтауна»
Спустя десять минут дверь снова открывается и в камеру входят четверо рядовых. Они хватают меня за ноги и за руки, затыкают мне рот и раздевают меня догола. Затем они вынимают кляп у меня изо рта, швыряют мне рубашку и комбинезон и уходят, заперев за собой дверь. Я лежу голый на полу и пытаюсь посмотреть на часы, но часов больше нет. Я встаю, надеваю рубашку и комбинезон, сажусь за стол и жду, чувствуя, что это засада. Засада. Я поднимаю голову: дверь открывается. Входят старшие следователи Олдерман и Прентис. Они берут два стула и садятся напротив меня: Дик Олдерман и Джим Прентис. Выглядят они неважно. Они не в духе. – Боб? – говорит Прентис. – В чем дело? – спрашиваю я. – Мы думали, ты нам как раз об этом и расскажешь. – Да ладно, – говорю я, переводя взгляд с одного на другого. – Вы что, пришли меня допрашивать? – Мы пришли побеседовать, – отвечает Прентис, подмигивая. – Какого хрена! – говорю я. – Это же я, Боб Фрейзер. Если что-то не так – скажите мне прямо. – Видишь ли, Боб, все не так-то просто, – говорит Джимми Прентис, протягивая мне сигарету. Я качаю головой: – Я не знаю, Джим. Может, ты мне объяснишь? Они смотрят друг на друга и вздыхают. – Это как-то касается Радкина, да ведь? – говорю я. Дик Олдерман качает головой: – Ладно, Боб. Давай не будем переливать из пустого в порожнее. Скажи нам честно, что с тобой произошло между шестью часами вечера в субботу, четвертого июня, и шестью часами утра в среду, восьмого июня? – А что? – Ты ведь это помнишь? – улыбается он. – Конечно, помню, мать твою. – Ну, это уже, бля, кое-что, потому что до сих пор ни одна сука ничего конкретного вспомнить не могла. Я выдерживаю паузу, затем говорю: – Я был с Радкиным и Эллисом. Прентис улыбается: – Они так и говорили. Я открываю рот, улыбаюсь с облегчением, готов продолжать. Но Олдерман наклоняется вперед. – Да, так они и говорили. Примерно до половины третьего сегодняшнего дня. До того самого момента, когда их обоих отстранили от службы. До того самого момента, когда они поклялись размозжить твою долбаную башку при первой возможности. Я смотрю на него, на лицо, исполненное гордости от того, как ловко он взял меня в оборот. Я пожимаю плечами. Он расплывается в широкой улыбке: – И что ты теперь скажешь, а, Боб? Я поворачиваюсь к Прентису. – Как ты думаешь, мне нужен здесь кто-нибудь из федеральных? Он пожимает плечами: – Зависит от того, чем ты занимался, Боб. Все зависит от того, что ты натворил. – Ничего. Олдерман встает. – Советую тебе хорошо подумать, – говорит он. – Пока мы не вернемся. И они уходят, запирая за собой дверь. Дверь открывается – я поднимаю голову. Входят старшие следователи Олдерман и Прентис. Они садятся на стулья напротив меня. Дик и Джим. Они выглядят получше. Но они все еще не в духе. – Боб? – кивает Прентис. – Слушайте, скажите мне прямо, что происходит? – говорю я. – Мы не знаем, Боб. Поэтому мы здесь. – Чтобы это выяснить, – добавляет Олдерман. – Что выяснить? – Чтобы выяснить, чем ты занимался между вечером субботы и утром среды. – А что, если я скажу вам, что был дома? С женой? Олдерман смотрит на Прентиса. Прентис говорит: – Значит, ты утверждаешь, что был дома, да? – Да, – киваю я. И они снова уходят, заперев за собой дверь. Дверь открывается. Входят старшие следователи Олдерман и Прентис. Они не садятся. Ричард Олдерман и Джеймс Прентис. Они раздражены. Они очень не в духе. – Фрейзер, – говорит Олдерман. – Я тебя в последний раз спрашиваю, что ты делал, где ты был и кого ты видел между вечером субботы и утром среды? – И не ври нам, Боб, – говорит Прентис. – Пожалуйста. Я смотрю на них, нависших надо мной, не сводящих с меня глаз. Я знаю, что из другого они бы уже давно выбили всю правду. – Я был в запое, – тихо и медленно говорю я. Они снова пододвигают стулья и садятся. – А что ты должен был делать? – спрашивает Олдерман. – Я должен был быть на дежурстве с Радкиным и Эллисом. – Так. И чем же ты в это время занимался? – Как я уже сказал, я пил. – Где? – В своей машине, на стоянке. – Ты кого-нибудь видел? – Нет. Но я начинаю видеть Карен Бернс и Эрика Холла, зная, что мне – конец. – Я тебя еще раз спрашиваю, – говорит Олдерман. – Видел ли ты хоть кого-нибудь за все это время? – Нет. – Так, – кивает Олдерман. – А может быть, ты все-таки объяснишь нам, почему ты пил в то время, когда ты должен был следить за нашим основным подозреваемым по делу об убийстве четырех женщин? И почему в ту самую ночь, когда ты должен был сидеть на хвосте у нашего основного, бля, подозреваемого, к списку его преступлений добавилось убийство шестнадцатилетней девственницы? Я не отрываю взгляда от столешницы. – Может, ты все-таки скажешь мне, что у тебя был за повод? – Семейные проблемы, – шепотом отвечаю я. – А нельзя ли поподробнее? – Нет, нельзя. – Боб, дальше нас это никуда не пойдет, – говорит Прентис. – Херня, – смеюсь я. – Это будет за холмом еще до завтрака. – У тебя нет выбора, мать твою, – говорит Олдерман. – Да видал я твой выбор. Я хочу знать, в чем дело. – Иди к черту, – говорит Олдерман сквозь зубы. – Я тебя спрашиваю как старший офицер, спрашиваю тебя, почему ты пил в течение восьмидесяти четырех часов, восьмидесяти, сука, четырех, бля, часов, в то время как должен был быть на дежурстве? |