Онлайн книга «1977. Кошмар Чапелтауна»
– Я тебе уже сказал, что у меня семейные проблемы. – А я тебе говорю, что мне этого ответа недостаточно. Поэтому я спрашиваю тебя в самый последний раз, что это, мать твою, за семейные проблемы такие, а? Мы смотрим друг на друга – лиловые лица с выпученными глазами и стиснутыми зубами. Прентис наклоняется вперед, постукивая по столешнице. – Да ладно тебе, Боб. Это же мы. – А это – я, Джим. Это – я. Он кивает, и Олдерман выходит из камеры за ним следом, запирая за собой дверь. Примерно через полчаса дверь открывается. Входят старшие следователи Олдерман и Прентис с тремя кружками чая. Они садятся и пододвигают одну кружку мне. У них усталый вид. Они – пас, они сдались. Джим Прентис говорит: – Боб. Я еще раз прошу тебя рассказать нам подробно о твоих семейных проблемах. Это очень нам поможет. И тебе тоже. – Это каким же образом? – Боб, мы тут все – полицейские. Мы все заодно. Если ты не начнешь нам хоть немного помогать, нам придется передать это дело кому-то другому. А это никому не нужно, ты же понимаешь. – Но при этом вы не хотите сказать мне, в чем все-таки дело? – Боб, сколько раз я должен тебе повторять? Я же уже сказал тебе, дело в том, чем ты занимался в течение тех прогулянных часов. Я беру сигарету, которую Олдерман швырнул рядом с моей чашкой, и наклоняюсь вперед, чтобы прикурить у него. Я откидываюсь на спинку стула, дым поднимается к низкому потолку, вместе с ним – моя голова. Наконец я говорю: – Я изменял жене с другой женщиной. Олдерман разочарованно шмыгает носом. – Изменял? В прошедшем времени? – Да. – Это почему же? – Она меня бросила. – А как ее зовут, эту женщину? Я снова смотрю в потолок и прикидываю шансы. – Дженис Райан, – отвечаю я. – Когда ты видел ее в последний раз? – В субботу утром. – Во сколько? – Около восьми. – И поэтому ты ушел в запой? – Да. – Из-за того, что она тебя бросила? – Да. – А твоя жена знает? – О чем? – О твоих приключениях на стороне. – Нет. – Ты не хочешь рассказать нам что-нибудь еще относительно твоих отношений с этой женщиной? – Нет. – Спасибо, Боб, – говорит Джим Прентис, и они уходят, заперев за собой дверь. Я поднимаю голову – в камере темно. Дверь открывается, в камеру врываются какие-то мужики, надевают мне наручники и мешок на голову. Они ведут меня в коридор, вверх по лестнице, из здания – в ночь, на заднее сиденье машины, и мы едем кататься. Никто не говорит ни слова. В машине пахнет алкоголем и сигаретами. Я не уверен, но мне кажется, что в машине кроме меня еще трое: двое – впереди и один – рядом со мной, на заднем сиденье. Примерно через тридцать минут мы съезжаем с дороги и останавливаемся в каком-то месте, по ощущениям похожем на свалку. Дверь открывается, они достают меня из машины и ведут по неровной тропинке. Я запинаюсь – кто-то берет меня под руку. Мы останавливаемся и стоим секунду, затем они снимают с меня мешок. Ослепленный прожекторами, я моргаю, моргаю, моргаю. По краям – ночь, в центре – белый свет. Ноубл, Олдерман и Прентис стоят передо мной в свете прожекторов, ярких неземных прожекторов. В центре сцены – диван. Кошмарный, мерзкий, прогнивший, протухший, окровавленный диван. – Ты здесь раньше когда-нибудь был? – спрашивает Ноубл. Я смотрю на диван, на почти совсем истлевший бархат, на пружины – ржавые, железные, острые как шипы. – Ты знаешь, где ты находишься? – спрашивает Прентис. Я смотрю на них, на херувимское сияние вокруг их лиц. Я качаю головой. – Ты уже когда-нибудь раньше здесь был или нет? – снова спрашивает Олдерман. Да, я был. В тех кошмарах я приходил на это самое место. Я киваю и говорю: – Да. Ноубл кидается вперед и бьет меня по челюсти. Я падаю на колени, по моим щекам текут слезы, мой рот наполняется кровью. Свет гаснет. Темные глаза, темные глаза, не желающие открываться. Индийская кожа, раскрашенная красным, белым и синим, в рубцах, синяках и гнойных ранах. Темные глаза, темные глаза, закатившиеся, смерть. Индийская кожа, раскрашенная убийством, одиноким убийством. Удар – и я просыпаюсь. Я сижу на стуле в камере. Ни наручников, ни мешка больше нет. – Посмотри на нее! – орет Ноубл. Я пытаюсь сосредоточиться на столешнице. – Посмотри на нее! Ноубл стоит, Олдерман сидит. Я беру фотографию, увеличенный черно-белый снимок ее лица, ее отечных век и распухших губ, ее почерневших щек и испачканных волос, и меня трясет, трясет, меня рвет, рвет на стол, горячая желтая желчь – по всей комнате. – О господи, твою мать! На мне – чистые комбинезон и рубаха. Ноубл и Олдерман сидят напротив меня, на столе – три кружки с горячим чаем. Олдерман вздыхает и читает с листа A4: – В полдень воскресенья, двенадцатого июня, тело двадцатидвухлетней Дженис Райан, имевшей судимости за проституцию, было обнаружено на помойке, недалеко от Уайт Эбби-роуд, в Брэдфорде. Оно было спрятано под старой тахтой. Согласно заключению судмедэкспертов, смерть наступила в результате обширной черепно-мозговой травмы, нанесенной тяжелым тупым инструментом. Судя по частичному разложению трупа, смерть наступила около семи дней тому назад. Исходя из характера травм, можно предположить, что этот случай не связан – повторяю, не связан – с преступлениями, широко известными как убийства Потрошителя. Тишина. Потом Ноубл говорит: – Ее нашел ребенок. Он увидел ее правую руку, торчащую из-под дивана. Тишина. Потом Ноубл кивает и говорит: – Да, и я думаю, что все это случилось следующим образом: я думаю, что ты отвез ее в Брэдфорд, привел на свалку, ударил по голове камнем или кирпичом, а потом стал прыгать по ней до тех пор, пока у нее не переломались все ребра и не лопнула печень. У тебя не было с собой ножа, но ты решил попробовать обставить это дело как убийство Потрошителя. Поэтому ты задрал ей лифчик, стащил трусы, снял джинсы, а потом подтащил ее за шиворот к дивану и надвинул его на нее. Потом ты забросил подальше ее сумку и отвалил. |