Онлайн книга «Кубарем по заграницам»
|
В то время, как я за ней наблюдал, Сандерс задумчиво стоял около другого стеклянного ящика, изредка вертя головой во все стороны. — Вот чудаки! — сказал он. — Насыпали песку и поставили пустой ящик. Сторож, услышав это, по выражению лиц заметил наше недоумение и, хлопнув Сандерса ободряюще по плечу, исчез. Через минуту он явился с длинной палкой. Сунул ее в пустую вазу, и — вдруг песок зашевелился, разорвался на десяток кусков, и каждый кусок песку оказался плоской рыбой, — до смешного точно — сотворенной мудрой природой под цвет и вид настоящего песка. — Мимикрия! Защитный цвет. До сих пор я видел это только у бабочек. Так как мы не были одарены свойством мимикрии и не могли слиться с окружающей нас обстановкой, то сторож, вернувшись, без труда отыскал нас и потребовал на чай за то, что пошевелил палкой. Осьминог, присосавшись к стене, смотрел, как мы расплачивались, и в его страшных выпученных глазах тоже ясно читалось всеобщее, как эпидемия, желание получить с форестьера на чай. — А вот, — сказал я Сандерсу, — посмотрите-ка, какие хорошие раковины. Если бы на каждой из них было еще написано: «Привет из Ялты» — совсем они были бы настоящими раковинами. — А вот это так называемая чернильная рыба, — сказал Сандерс, — кстати, надо будет нынче вечером написать домой письмо. Сандерс никогда ни в чем не хотел от меня отставать. Стоило только сострить мне, как острил и он. — Однако, — ледяным тоном сказал я. — Атмосфера начинает сгущаться. Пожмите осьминогам лапы и пойдем отсюда. Конечно, Габриэль уже дожидался при выходе. И, конечно, он уговорил нас ехать на Позилиппо. Мы не жалели, что поехали. Чудесная живописная дорога… С одной стороны обрывистый берег моря, с другой — непрерывный многоверстный ряд домишек, населенных ужасающей беднотой. Но все это так красиво, грязные растрепанные дети, ленивые прохожие, тяжелые простоволосые простолюдинки, перебрасывающиеся из окна с соседкой тихими односложными словами или перебегающие дорогу с фьяской вина под мышкой, живописное тряпье, развешанное на стенах и окнах домишек, обрывок песни, донесшейся слева, запах свежей рыбы, донесшийся справа, клуб золотой от заходящего солнца пыли впереди и крики мальчишек, бегущих сзади за экипажем в чаянии получить что-нибудь с ошалелого иностранца… Позилиппо… Ресторан с верандой на громадной высоте, над морем. Вдали выгнулась из воды мощная спина Капри — место невольного заточения Максима Горького [80] . Чисто физическое, животное чувство довольства охватило нас, когда мы, потребовав вина и музыки, погрузились в созерцание тихого синего моря, теплого неба и осколка бледно-розовой луны в чистой прозрачной высоте. Нежная, сладкая итальянская песня, тихий рокот двух гитар, теплота наступающего вече… — Cartolina postale!! — О, чтоб тебя черти забрали! Что такое? — Cartolina postale… — Провались ты с ними вместе! Даже сюда забрался, каналья. — Возьмите. Хорошие карточки. — Отстань, тебе говорят. — Тогда, знаете что? Я вас познакомлю с барышней… Синьоритта беллиссима! Рариссима! Чрезвычайно честная девушка, но вы сами понимаете… Отец бедный… — Не надо. — Уверяю вас — красавица… Сандерс сделал вид, что заинтересовался. Стал участливо расспрашивать: — Неужели красавица? — О, mio Dio!.. — И вы говорите — честная девушка? — Чрезвычайно честная. — Ну что вы говорите?! Это неслыханно! А отец бедный? — О, очень бедный! — Неужели? Что же это он так… Работы нет? — Нет. Так хотите — поедем? — Вы говорите — красавица? — Да, очень. Но бедность — сами понимаете… — Ничего, ничего. И очень красивая, вы говорите? — О, да. — Она, может быть, просто хорошенькая… Или действительно — красавица? — Настоящая! — Так, так… Ну, ступайте! Нам ничего не надо. — Синьоры! Это вас ни к чему не обязывает, — отчаянно возопил продавец открыток, видя, что добыча ускользает. — Вы только можете посмотреть! Право, поедем. Но в это время Габриэль, подойдя к веранде, услышал его слова и налетел на него, как коршун, — изгнав беднягу в одну минуту. Смысл его протеста был такой, что, дескать, эти хорошие господа принадлежат ему, он их нашел, честно около них кормится и никому другому не позволит переходить себе дорогу. Они спорили, будто два гуртовщика о стаде баранов. Впрочем, мы их умиротворили, выслав остатки вина и мартаделлы; вся компания продавцов открыток и просто ротозеев, под предводительством Габриэля, уселась на ступеньках и стала пировать, издавая в нашу честь восторженные крики и произнося заздравные тосты. Я заметил, что Сандерс был на верху блаженства: около нас гремела специально нанятая нами музыка, пели для нас певцы, внизу пировала восторженная чернь под командой нашего первого министра… Я подозреваю: не чувствовал ли Сандерс себя в этот момент королем среди своего доброго народа? Вечером каналья Габриэль действительно повез нас «смотреть тарантеллу». В этот вечер изучение неаполитанского быта ни на шаг не подвинулось вперед. Мы были бессовестно обмануты. Вас, путешественников, которые когда-нибудь попадут в Неаполь, — хочу я предупредить, что такое «тарантелла», которую так усиленно рекомендуют нечестные гиды… Нас (меня и Сандерса) ввели в большую круглую комнату, стены и потолок которой были покрыты зеркалами. Вокруг стен диваны, посредине комнаты круглое бархатное возвышение — все это аляповатое, ужасающе грубое. — Садитесь, господа, — загадочно ухмыляясь, сказал Габриэль, и сейчас же засуетился, обращаясь к тучной женщине, на лице которой была написана целая книга былых преступлений и порока: — Вот эти господа, мамарелла, очень желают видеть тарантеллу, им нужно показать тарантеллу… Ах, да покажите же этим добрым господам вашу тарантеллу. Это прекрасные и хорошие господа, и им надлежит посмотреть тарантеллу. «Мамарелла» хлопнула в жирные ладони, и тотчас же шесть женщин выбежали из боковых дверей. Были они в том, «в чем», по русской поговорке, «мать родила», и даже еще меньше, принимая во внимание, что какая-нибудь из них в свое время родилась в сорочке. Одним словом, были они абсолютно, безусловно и радикально голы. С заученными жестами дефилировала эта армия перед нами, а мы сидели с Сандерсом, опечаленные этим обманом, оскорбленные в нашей скромности. |