Онлайн книга «Кубарем по заграницам»
|
— А где он живет? — задумчиво спросил Бабкин. — А вам зачем? — Да так, зашел бы… поблагодарить. Отдать ему дань восхищения… — Он живет: Соборная, 53, но дело не в этом… Встал с места Турпачев. — Предлагаю перерыв или вообще даже… Закрыть собрание… — Почему? — Да жарко… И вообще… Закрыть лучше. До завтра. — Да! — сказали Грибов, Абрамович и Назанский. — Мы присоединяемся. Закрыть. Большинством голосов постановили: закрыть. * * * У ворот дома Соборная, 53 столкнулись трое: Абрамович, Бабкин и Грибов. — Вы чего тут?! — А вы? — Да хочу зайти просто… От имени общества принести благодарность Чунину, этому благородному пионеру, который на фоне всеобщего грабежа, сияя ярким светом… — Бросьте. Все равно опоздали! — Как… опоздал? — Свинья этот Голендухин. А еще председатель! Инициатор… — Неужели все скупил? — До последней баночки. А? По 1100… А я-то и пообедать не успел, и извозчика гнал. — Возмутительно!! В эти дни, когда общественность должна бороться… Где он сейчас? — Только что за угол завернул. Еще догоните. Из ворот вышел Турпачев. — Господа! Я предлагаю не оставлять безнаказанным этого возмутительного проступка представителя общественности, в то время, когда наша Родина корчится в муках, когда уже брезжит слабый свет новой прекрасной России… — Слушайте, Турпачев… А он по 1300 не уступил бы? — Какое! Я по 1400 предлагал — смеется! Если мы, господа, обернем свои взоры к Англии… Но никто уже не оборачивал своих взоров к Англии. Стояли убитые. Торговый дом «Петя Козырьков» Мы уже стали забывать о тех трудностях, с которыми сопряжено добывание денег «до послезавтра». В свое время — до революции, которая поставила все вверх ногами, — это было самое трудное, требующее большой сноровки искусство. Подходил один знакомый к другому и, краснея и запинаясь, и желая провалиться сквозь землю, тихим, умирающим голосом спрашивал: — Не можете ли вы одолжить мне пятьдесят рублей на две недели? — Знаете что? — находчиво возражал капиталист. — Я лучше одолжу вам два рубля на пятьдесят недель. Иногда ловили на ошеломляющей неожиданности: — Послушай, — запыхавшись, подлетал один к другому, — нет ли у тебя двугривенного с дырочкой? — Н-нет… — растерянно бормотал спрашиваемый. — В… вот — без дырочки есть. — Ну черт с тобой, все равно, давай без дырочки! — И, выхватив у сбитого с толку простака серебряный двугривенный, исчезал с ним. Были случаи и явно безнадежные: — Что это у вас?.. Новая сторублевка? Вы знаете, моя жена еще таких не видела. Дайте, снесу покажу ей… Да вы не бойтесь — верну. Дня через три-четыре встретимся, и верну. А вот случай, чрезвычайно умилительный по своей беспочвенности: — Что это вы все в землю смотрите? — А? Полтинник ищу. — Обронили, что ли? — Я? Нет. Но я думаю, может, кто другой обронил. Ах, с каким трудом раньше давали взаймы. По свидетельству старинных летописцев (да позволено нам будет выразиться по-церковнославянски), это было «дело великого поту»… Должник приступал к этой несложной операции, будто к операции собственного аппендицита, дрожа, заикаясь и спотыкаясь, заимодавец — с наглостью и развязностью необычайной, неслыханной — третировал несчастного en canaille [42] , задавая ему ряд глупых вопросов и одаривая его попутно ни к черту негодными советами: — А? Что? Да! Взаймы просите. Вы что же думаете, что у меня денежный завод, что ли? Нужно жить экономнее, молодой человек, сообразуясь с вашими средствами! Если бы я еще сам печатал деньги — тогда другое дело!.. А то ведь я их не печатаю, не правда ли? Чего вы там бормочете? А? Что? Ничего не понимаю! Фу, какое было гадкое чувство! * * * А теперь у нас, в России, настал подлинный золотой век: — А, что? Просите 7 тысяч? Да какой же это счет — 7 тысяч? Не буду же я ради вас менять в лавочке десятитысячную?! Или берите целиком десятитысячную, или подите к черту. — Очень вам благодарен… Поверьте, что я на будущей неделе… сейчас же… — Ладно, ладно, не отнимайте времени пустяками… — Ей-богу, я как только получу от папы деньги… — Да отстанете вы от меня или нет?.. Действительно, нашел о какой дряни разговаривать… — Поверьте, что я никогда не забуду вашей… вашего… — А, чтоб ты провалился! Не перестанешь приставать — выхвачу обратно бумажку и порву на кусочки! — Однако… Такое одолжение… Так выручили… Сразу видно, что это старозаветный, допотопный должник. Новый возьмет и даже не почешется. А если вся требуемая сумма — тысяча или две — так он это сделает мимоходом, будто, летя по своим делам, на чужой сапог сплюнул. — Сколько стоят папиросы? Две тысячи? Сеня! Заплати, у меня нет мелких. Как-нибудь сочтемся, а не сочтемся — так тоже неважно! И Сеня платит, и Сеня смеется, распялив рот, не менее весело, чем жизнерадостный курильщик. * * * Позвольте рассказать об операции, которую любой из читателей может проделать в любой день недели и которая тем не менее несет благосостояние на всю остальную жизнь… Один ушибленный жизнью молодой человек, по имени Петя Козырьков, не имея ни гроша в кармане, лежал в своей убогой комнате на кровати и слушал через перегородку, как его честила квартирная хозяйка: — И черт его знает, что это за человек? Другие, как люди: спекулируют, хлопочут, торгуют, миллионы в месяц зарабатывают, а этот!.. И знакомства есть всякие, и все… а черт его знает, какой неудалый! Слушайте, вы! Еще месяц я вас держу и кормлю, потому я вашу покойную маму знала, а через месяц со всеми бебехами вон к чертям свинячим! Вот мое такое благородное, честное слово… А надо сказать, Петя не зря лежал: он дни и ночи обдумывал один проект. Теперь же, услышав ультиматум, дарующий ему совершенно точно один месяц обеспеченной пищей и кровом жизни, Петя взвился на дыбы, как молодой конь, и, неся в уме уже выкристаллизованное решение, помчался на Нахимовский проспект. Известно, что Нахимовский проспект — это все равно что Невский проспект: нет такого человека, который два-три раза в день не прошелся бы по нему. |