Онлайн книга «Король»
|
– Сэр Брюнор Черный исчез! Его нигде не могут найти! Я был у него на квартирах, но квартиры пусты! Нет его ни на конюшнях, ни на плацу! – Быть может, он отправился искать приключений! – Но лошади его – здесь! – Я не могу отыскать сэра Груммора Грумморсона! У меня было к нему послание от сэра Кэя, и я тщился доставить его, искал сэра Груммора тут и там, а его нигде нет! – Сэр Харри Фиц-Лейк, который был Храмовником, тоже пропал! Я искал его в часовне – он целые часы проводит в молитвах, – но там его не было, и за свитой своей он не смотрел, и не трапезничал, и в доме надобности не слыхать его было! – Поистине странные дела творятся! Герцог Эстанс Канбенет удалился из владений своих, как говорят, а также Херманс, король и владыка Оранжевого Города, и Брастиас Тинтагильский! – Словно могучий сбор где-то протрубили, а мы о нем не ведаем! Дорнард, сын Пелинора, исчез, а с ним и Алисандер л'Орфелин! – Пропал Берант-Последыш, а с ним и его сотня рыцарей! А также Тор-Скотопасов Сын, Уррий-Горец и король Нантрес из земли Гарлот! – Ни Увейна Белорукого нет в его замке, ни сэра Перимона, ни сэра Кэхидина, ни сэра Лукана-Дворецкого, ни сэра Бриана-Островитянина, ни сэра Галагара, ни сэра Элина Белого, ни сэра Мелиагонта, ни сэра Озанны-Храброе Сердце! – Пропали, утекли, исчезли! Король Камелерда Леодегранс отсутствует уже две недели, и королевство чахнет без него! Флоренс, сын Гавейна, сбежал, или же духи унесли его, никто не знает толком, а с ним – сэр Гингалин, и Идрис, сын Увейна, и Акколон Галльский, и Белингер Жестокий! – Как будто все рыцарство собралось в какой-то глухомани, вдалеке отсюда, в каком-то месте, ведомом лишь тем, кто уже там! – Пропали, улетели, испарились! Король Шотландии Карадос, сэр Гилберт-Бастард, сэр Мелиот Логрский, сэр Ульфиус, Лавейн, сын Барнарда Астолатского, король Северного Уэльса Риенс, король Малой Британии Хоуэлл, Лот, король Лоутеана… – Так прекрасно и приятно праздновать весну, время нарциссов майских пришло, яблони и вишни расцветают… – Ваше величество. – Да? – Уже не май. – Что ты говоришь? – Уже не май, говорю. Сейчас ноябрь. – Ноябрь. А я-то думаю, что так промозгло на воздухе. – Это уж точно. – На воздухе промозгло, травы луговые пожухли, а с гибких лоз свисает бурая фигня… – И бомбы все взрывают, мадам, и пал великий идет, и люди кров теряют, и повсюду трупы безрукие, безногие, безголовые… – А я думала, у нас все еще Майский поезд. – Вы слишком много времени провели в госпиталях, миледи, и ваш рассудок повредился. – Нет, я просто немного устала, Варли. Который час? – Часы остановились – все остановились. Я включу радио, мадам. – Не стоит. Там либо один мерзавец болбочет о жидах, либо другой мерзавец рассказывает, что подлодки потопили наш конвой. – Пришел сэр Роберт. – Я не желаю его видеть. Я знаю, что он скажет. – Он дожидается уже много часов. – Отошли его прочь. У меня меланхолия, думаю, или, может быть, хандра, и насколько мне известно, это заразно, а мне бы не хотелось, чтобы сэр Роберт, блестящий рыцарь сей и стойкий защитник королевства, подвергся неудобствам подобного рода только лишь из-за меня… – Да, отошлите его прочь, – сказал сэр Роберт, входя. – Вышвырните эту чертову докуку вон, пните его в гульфик на лестнице… – Но, добрый сэр Роберт, вы наверняка пришли сказать мне то, что я больше всего не хочу слышать. По какой же такой причине мне, следовательно, это слушать? Ступайте, и не нужно никаких речей. – Я зашел проститься, но это лишь на время. Надеюсь. – Вы – негодяй, как и все остальные негодяи, как Артур, как Ланселот, нынче здесь, завтра там, ни грана постоянства в вас, ни капли надежды не способны вы мне подарить… – Тому имеется причина. Я делаю то, что делает все рыцарство, все до единого рыцари и оруженосцы, что ходят по земле, с одной лишь мыслью и одною целью… – Без рассуждений мне извольте, тут дело не в рассудке, а в делах сердечных, и если б сердце у вас было, подобное скорей жестянке от галет в этой вашей мужественной груди истинного скотта, вы бы… Тут Гвиневера рухнула на землю в забытьи, и сэр Роберт рухнул в забытьи, и даже Варли, видя их в забытьи, рухнула себе на землю в забытьи тоже. – После битвы, – сказал Ланселот, – ехал я один и наткнулся случайно на огромный дом, покинутый обитателями. Однако в нем уж побывали мародеры, и повсюду виднелись свидетельства их прилежания. Обломки столов и стульев редкого красного дерева разбросаны в траве, а также громадные лохмотья шелковой бумаги, содранные со стен покоев. Осколки разбитых зеркал мешались с лоскутьями дорогой парчи, оконных штор и сотнями стеклянных подвесок от нескольких люстр, скелеты коих кучей были вывалены во двор. Битый мрамор, битый „севр“ в траве, вспоротые подушки, израненные и опаленные матрасы, детали рояля, портреты, расстрелянные, точно в тире. – Мерзость, – сказала Гвиневера. – Там лежал труп собаки, ирландского сеттера, темно-красная кровь на шерсти цвета красного дерева, и на нее надели позолоченную изнутри раму, лишившуюся своей картины, треснувшую в двух местах. Сами деревья изрубили – в пьяном угаре, я полагаю, газоны затоптали множеством лошадей, дом обожгло там, где подле него разводили костры, книги превратились в уголья, стены исписаны всевозможной небожеской похабщиной. Куски латунной сантехники вырваны из ванных комнат, кухонные ножи сломаны, вся хозяйская одежда утащена, лишь тут и там – случайный чулок, драная пара брюк или расплющенная шляпа. Я вынужден был спешиться и подобрать с земли книгу – знак того, что здесь предалась поруганью и библиотека. Первый же том, оказавшийся в моих руках, был напечатан на языке, которого я не знал, и в нем содержались шахматные задачи. – И теперь ты уезжаешь. – Да. – Ты всегда и вечно уезжаешь. Ничего нового. – Ничего. – Никакие медоточивые слова или иные тебя не остановят. Даже королева-мифотворица не в силах тебя удержать. – Ты говорила с Лионессой. – Мы же – как пчелы, королевы. Я имела в виду пчелиных королев. Вокруг нас вращается мир. Весь мир, кроме тебя. Ты весь словно в железо закован. Ты не вращаешься. – Я подобающ и застенчив, как голубок. – Следующий миф, что я создам, будет мифом адским, можешь быть уверен. Что-нибудь настолько злобное, что я даже вообразить не могу. Надо будет этим заняться. |