Онлайн книга «Сорные травы»
|
– Хорошо, – выдохнул Деменко, проведя ладонью по гладко выбритому затылку. – Давно так не сидели. – Почти как на войне, – улыбнулся Николай. – Только дизель не урчит рядом, да вдалеке перестрелки не слышно. – Скучаешь? – Там все проще. – Инструктор потянулся к бутылке и налил рюмки до краев, точно и надежно – еще чуть-чуть, и желтоватые капли потекли бы на клеенку. – Третья, – тихо сказал Николай. Вадим встал. Удивленно поднялся и я – вроде ж за любовь третий тост пьют, вставать-то зачем. – За тех, кто ушел, – так же тихо сказал Деменко. Не чокаясь, они оба выпили. Их примеру последовал и я. Минута тишины. Я не стал мешать разговорами – видимо, Николаю было кого вспомнить, помянуть. Да и Вадим сидел такой сосредоточенный, будто у него тоже свой мемориал. Николай тяжело вздохнул и накапал еще по чуть-чуть в рюмки. Глянул исподлобья на меня, Вадима и неожиданно улыбнулся: – Хорошо сидим! Я отозвался с мрачной усмешкой: – Пир во время чумы. – И хорошо, – кивнул Вадим. – Если пируем, значит, еще подергаемся. Инструктор ухватил гитару за гриф и протянул психиатру: – Вад, сыграй что-нибудь, а? А то с этой тишиной, – он ткнул пальцем в сторону окна, – вообще тошно. – Можно, – мягко и задумчиво пробормотал Деменко. – Даже есть под настроение… И без паузы заиграл. Три стандартных дворовых аккорда неожиданно сменились септимой, затем повторились, но четвертым аккордом на репризе стал еще более вычурный. Странная мелодия, собравшая в себя капельку востока, туманный жесткий ритм питерских дворов и что-то совсем незнакомое. И Вадим негромко запел: Доктор Ватсон вернулся с афганской войны, У него два раненья пониже спины, Гиппократова клятва, ланцет и пинцет, Он певец просвещенной страны. Нынче вечером в опере Патти поет, Доктор Ватсон у стойки имбирную пьет, Доктор Ватсон вернулся с афганской войны, У него ни детей, ни жены. Вот уж и вправду пир во время чумы. Только и остается песни петь. Я встал из-за стола и выглянул во двор. Ветер катил призрачные желто-зеленые волны. Асфальт угадывался еле-еле. Хлорное облако, похоже, достигло пика концентрации. Надеюсь, пронесет. Знать бы еще, как там Машка. Посмотрел на телефон – вместо палочек сигнала чернели буквы «нет сети». Холмс уехал, и некому выйти на бой Против древнего мрака с козлиной губой. Доктор Ватсон вернулся с афганской войны – Он эксперт по делам сатаны. Тут портовые девки хохочут во мрак, Пострашнее любых баскервильских собак, Тут рассадник порока, обитель греха, Человечья гнилая труха. Неожиданно гитарный бой поменялся. В аккордах возникли атональные нотки. Да и голос Вадима стал злее. С чувством, особо четко печатая слова, Деменко допел последний куплет: Для того ли в Афгане он кровь проливал И ребятам глаза закрывал. Сквозь туман пробивается утренний свет – Миссис Хадсон вздыхает и чистит ланцет, Нынче столько работы у этих врачей, Даже вечером отдыха нет! Так же резко, как начал, Вадим бросил петь и одним гибким движением встал из-за стола, одновременно протягивая гитару владельцу: – Держи, зараза, инструмент. Разбередил душу. Давно не играл. – Давно, – согласился Николай, с удовольствием поглядывая на Вадима. – Хорошая песня. Спасибо. Помнишь, как она мне нравилась? – Помню, помню, – проворчал Вадим. – А что за песня? – заинтересовал я. – Ни разу не слышал. – Слова Марии Галиной, – коротко ответил психиатр. – А музыка чья? Вадим не ответил, ухватился за бутылку и разлил спиртное по рюмкам. – Его музыка, – улыбнулся Коля. – Его. Хорошая песня, хоть и мрачная. Честная. Мы замолчали, рассматривая искорки коньяка в рюмках. Я искоса поглядывал на Вадима. Тот задумчиво смотрел в окно. Николай водил пальцем по скатерти – то ли убирая крошки, то ли что-то рисуя. Тишина действовала угнетающе. Возникло дурацкое желание уронить вилку, ложку, да хоть рюмку разбить – лишь бы изорвать беззвучие в клочья. Казалось, даже за стеной, в зале, где собрались беженцы, люди стали тише дышать и прекратили перешептываться. И только я собрался что-то сказать, чтоб прервать мучительно тягучую паузу, как с улицы донесся звук. Странный. Невозможный. Противоестественный. Стук, стук, звяк, стук, звяк… Звонкий перестук каблучков по асфальту. Как будто сейчас там, в мутном зеленоватом тумане, девушка на шпильках с металлическими набойками спешит домой или на работу, а может, и на свидание. За стеной кто-то из женщин взвизгнул. Накатила волна безотчетного ужаса. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а следом за ними холодная капелька пота пересчитала большую часть позвонков. – Что это? – недоуменно и немного испуганно спросил Вадим. Я зябко пожал плечами. – Сейчас там никого быть не может, – просипел психиатр. Я попробовал ему ответить и понял, что у меня самого сдавило горло. Откашлявшись, я прошептал: – Может, ветер какую-нибудь железку качает? – Слишком слабый. Замерли, вслушиваясь. Вот девушка чуть споткнулась, задев вскользь каблуком тротуар. Ритм шагов на мгновение изменился, а потом снова стал равномерным. – Этого. Не может. Быть, – яростно прошептал психиатр. – Там сейчас без костюма химзащиты не пройти и десяти метров. Какие, на хер, туфли?! – Тихо, – шикнул Николай. – Слушайте. Звонкие шаги, похоже, приближались. Во всяком случае, звук постепенно становился четче и громче. За стеной, в зале снова завозились, кто-то испуганно застонал. И неожиданно стук каблуков исчез. Прошли десять секунд, двадцать, минута. Во дворе тишина – даже шелеста листвы не слышно. Минуты через две я и Николай осторожно выглянули в окно. За стеклом на уровне седьмого-восьмого этажа все так же катились призрачные, почти незаметные волны хлора. За ними в свете рано включившихся фонарей и закатного солнца угадывались ветви деревьев. Мостовая смутно виднелась сквозь дымку. |