Онлайн книга «Фигня»
|
– Решено. Выступаем, – сказала Ксения Дмитриевна. – Пускай едет на край света и привозит нам данные. – А соседей… Ксения Дмитриевна… Неужели не выселит? Неужели мы так и будем здесь жить… – я чуть не заплакала от тоски, когда до меня дошла по-настоящему эта мысль. – Жить-то ладно, – сказала мудрая Ксения Дмитриевна. – Неужели мы так работать будем? АННА СЕМЕНОВНА: Слава богу, еще один день позади. Последней Горгона ушла. – До завтра, Анна Семеновна. – Всего хорошего, Горгона Михайловна. Я пошла проверять рабочие помещения с ключами. Зашла в лабораторию женщин. Никого. Заглянула за занавеску. Чистенько. Портрет Аллы Пугачевой. Чашки вымыты. Выключила свет, заперла дверь на ключ. Заглянула к Катюшке. У нее новенький огнетушитель висит. Митя спит. Она мне знаки делает: тихо!.. Я киваю: что же, не понимаю разве, что ребенок спит? Сама вяжет, телевизор смотрит без звука. Там хоккей. – Я ушла, – шепчу. – Осторожней с огнем. Улыбнулась, помахала рукой. Постучала к Сабуровым. – Открыто! – голос Веры. Приоткрыла дверь, а там наш Петька. Сидит за столом, как король, пирогами обставлен. Слева от него мамаша, справа – дочка. У него уже кусок в рот не лезет. – Петь, – говорю, – рабочий день-то кончился. Или не заметил? Он вскочил, не успев прожевать. Смотрит на меня благодарными глазами. – Спасибо за угощение. Я пойду. Анне Семеновне нужно помещения сдавать… Видно, никак его не пущали. Вот прицепились! – Чего это ты, Семеновна, вместо Горгоны взялась за порядком смотреть? – Сабурова мне недовольно. – Может, человек хочет сверхурочно поработать? – Кто ж ему платить будет за ваши сверхурочные пироги? – Не волнуйся, найдем чем платить! А Петька суетится, кланяется. Выскочил в коридор, дух перевел. – Спасибо, Анна Семеновна, – шепчет. – Еле ноги унес. – Ты радоваться-то погоди. Убежал домой, к мамке. Скрутят они его, как пить дать. Вдруг открывается дверь Виктории Львовны, и на пороге она сама. Очки на носу, в руках какие-то бумажки. – Анна Семеновна, как хорошо, что вы не ушли! Нам для статистики не хватает одной анкеты вспомогательных служб. Пожалуйста! – Не, никаких служб. Я работу кончила. – Анна Семеновна, миленькая! – Люська из комнаты кричит. Зашла. Там у них дым коромыслом, бумажки разбросаны, стол завален анкетами. Люська в халатике, коленками уперлась в стул, шарит карандашом по каким-то таблицам. Виктория меня усадила, положила перед собою анкету. – Я буду спрашивать, вы отвечайте – да или нет. – Давайте, только быстро. – Привлекает ли вас в вашей работе возможность получать моральное удовлетворение? – Да. А что это? Она крестик поставила и дальше. – Способствует ли характер вашей работы неформальному общению с сослуживцами? – Ой, да ну вас! – говорю. – Я не пойму что-то. – Ну, по-житейски, по-человечески часто общаетесь с нами? – перевела Люська. – Да я только так и общаюсь. – Значит, да, – Виктория важно. – Есть ли у вас резервы для повышения производительности труда? – Нет. У меня никаких резервов нету. – Считаете ли вы, что можно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории? – Опять не пойму. Да ведь хуже-то некуда, – я вздыхаю. – Пишите: да, – Люська командует. – Спасибо, Анна Семеновна, вы нам очень помогли. Сейчас мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить. – Я кофе сварю. Закончим! – старуха решительно. Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не заставишь работать, а то как подхватятся – не остановить. Я тихонечко удалилась, чтобы не мешать. Они и не заметили. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, на открылась. Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала – помер. Толкнула его. – Слава, ты что? Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Глянула туда, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Будто сидит она в кресле с Митенькой на руках, а позади вся наша квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все мелкие, как тараканы, одна Катька большая. – Слава, ты не заболел? Иди домой. Он головой трясет. – Что же ты – здесь ночевать будешь? Он кивает. – Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги. Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, мол. – Да что у тебя – язык отнялся?! Снова кивает, но хоть улыбнулся, и то слава Богу! Ну и пусть сидит. Втрескался в Катьку, не иначе. Вон какую картину отгрохал. Повесила я ключи на доску, доску на замочек заперла. – Я ушла! Филиал не спалите! – крикнула всем. И дверью – хлоп. БУСИКОВ: Тихо в филиале. Ночь… Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, смотрю на нее. Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем. Услышал мяуканье за дверью, поднялся. – А-а, это ты, Мурзик… Заходи, – впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел. – Правда, хороша, Мурзик? – показал ему на портрет. – В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь… Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была ни была! Нажал на клавишу. – Катя, ты не спишь? – тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава… КАТЯ: Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит. – Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал… То есть вас с Митей… понял, что я… Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь… Короче говоря, хорошая штука – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит… |