Онлайн книга «Фигня»
|
ЛЮСЯ: Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников. „Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит…“ – Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне. – Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать… – Ничего по селектору в любви объясняться! «…Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак…» – Интересно, какой? – я отхлебываю чай. «…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну, хоть заколку, что ли…» – Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично. «…Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю? Твое лицо мне снилось много лет, Оно всплывало медленно и властно Средь лиц других, унылых и несчастных, Среди людских больших и малых бед…» ГОМЕР: Клянусь Зевсом, странно слышать на исходе двадцатого столетия стихи о любви в пустом кабинете по селектору. Здесь все такое служебное: столы, стулья, телефоны, диаграммы. А в окне стоит луна – та же самая, что светила Пенелопе, ожидающей своего Одиссея… И сразу исчезало все: дела, Людские лица, суета мирская… Та приближалась, как волна морская, Неотвратимо и легко ты шла… САБУРОВА: Нам только стихов по ночам не хватало! Лежим, слушаем с Валькой. Или с Галькой. «…Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность…» – Совсем чокнулся, – бормочу я. – Мам, может, он пьяный? – спрашивает Валька. «…Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею…» Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише. – Ты, Пигмалион! Может дашь людям поспать?! БУСИКОВ: Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал. Хоть в петлю лезь. Спас меня звонок, раздавшийся в прихожей, а вслед за тем тяжелые удары в дверь с лестничной площадки. Похоже, били ногой. Звонок повторился. Селектор щелкнул и сказал голосом Людмилы Сергеевны: – Слава, спросите кто. Вы один мужчина в филиале. Я вышел в прихожую, подошел к двери, прислушался. Удары башмаком повторились. – Кто там? – спросил я. – Почтальон Печкин! Открывай! – голос был угрожающий и, вроде, пьяный. – Что вам нужно? – Жена моя нужна! Открывай! От растерянности я открыл. Не успел опомниться, как на меня с лестницы прыгнул какой-то мужик, сбил с ног и, насев, принялся молотить меня куда попало. – Вот вы чем занимаетесь здесь, в своем филиале! – Вы Катин муж? – успел спросить я его между ударами. Он опешил, прекратил побоище… – Почему Катин? Люсин. – Ах вы муж Людмилы Сергеевны! – я его чуть не расцеловал. – Ну! Где она? Но Людмила Сергеевна уже стояла в дверях комнаты Виктории Львовны, запахнутая в бело-розовый халатик, со взглядом пронзительным и гневным. – Василий! Встань! Как тебе не стыдно?! Василий встал. За спиною Людмилы возникла Виктория Львовна. – Как вы могли подумать о вашей жене… – начала она. – Погоди! – отмахнулся от нее Василий. – Это кто? – указал он на меня. – Бусиков, – хором ответили женщины. – Бусиков я, – подтвердил я, поднимаясь. – Ты должен извиниться, – произнесла Людмила. И тут из своей комнаты, как фурия, выскочила Сабурова. – Да кончится это или нет?! Я милицию вызову! – Ого, сколько вас тут, – уважительно сказал Василий. – Убирайся домой! Я к тебе не вернусь! – Людмила круто повернулась и исчезла в дверях. – Мы к вам не вернемся! – Львовна последовала за ней. – И не больно хотелось, – сказала им вслед Сабурова и тоже скрылась за дверью. – Ну… Куда ж я ночью? – спросил Василий. – Пошли ко мне, Вася. Ну их всех в баню, – предложил я. – Это мысль, – сказал Василий. – Выпить есть? – Разбавитель для красок. – Сойдет. И мы пошли спать. ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: Утром произошло событие, которое стало каплей, переполнившей чашу моего терпения. Людмила Сергеевна явилась расписываться в журнале прямо из постели, в халате. Вошла нечесанная, позевывая… – Можно расписаться? Я не опоздала? – В каком вы виде?! – Нигде не написано, в каком виде положено являться на работу, – она чиркнула свою подпись и удалилась. Это плевок. Я немедленно сняла трубку и набрала номер. – Алексей Алексеевич? Это Горгона Михайловна. Здравствуйте… У нас состоится сегодня. Как договаривались. Вы сможете?.. Да, прямо сейчас. Спасибо… До встречи. Повесила трубку и сразу к Сергею Ефимовичу. Когда шла через прихожую, увидела Сабурову. Она стояла, опершись о швабру, у столика вахтерши и с кем-то разговаривала по телефону. – Методические рекомендации, да… Можете приходить. АСУ вас не интересует? Есть интересные материалы… Пожалуйста… Не стоит. Я замедлила шаг. – С кем вы, Вера Платоновна? – Командировочные. Интересуются нашими разработками… – Ах, вот как… Злости уже не хватает. Сабурова взялась за швабру, а я к начальнику. У него сидел интеллигентного вида старик, опираясь на резную палку. В эркере двое молодых людей в рабочей одежде возились у бюста Вольтера. Что-то обмеряли. – Здравствуйте, Сергей Ефимович. – Здравствуйте. Познакомьтесь, Горгона Михайловна. Это Павел Ермолаевич Князевский, профессор, доктор филологических наук, специалист по Вольтеру… – По Гомеру, – поправил старик, поднимаясь. Он церемонно поцеловал мне руку. – Редкое у вас имя, Горгона Михайловна. – Не говорите. Два года мучаюсь. |