Онлайн книга «Отрок московский»
|
Глава четырнадцатая
Студень 6815 года от Сотворения мира
Лесная дорога под Витебском Полоцкая земля, Русь Вилкас похлопал по шее пегого жеребца. – Один ты у нас остался на троих. Вся надежда теперь на тебя… Никита рассмеялся. – Был бы он длиной как лавка в гриднице, да о восьми ногах! Мы бы тогда помчали бы как ветер! – А правда, – обратился литвин к Улану-мэргену, – что в Орде есть такие звери чудны́е – больше коня, мохнатые, а на спине – два горба? – Ага! – отозвался татарин. – ТэмэгэнТэмэгэн – верблюд.1} называется. Сильный, как три коня! Если запрячь, то не кибитку, а целую юрту на колесах тащить может. Выносливый! По степи идет, по пустыне идет. Колючку жует! Десять дней может не пить ничего! – Вот это зверь! – восхитился Вилкас. – Нам бы такого! Смог бы он троих на хребте унести? – Смог бы! Запросто! – Здорово! Э-э! Погоди! Да он наверняка медленный, как корова. Еле тащится, поди! – Еще чего! – Глаза ордынца задорно блеснули. – Тэмэгэн бежит – не всякий конь угонится! – Бежит – земля дрожит! Упадет – три дня лежит! – Вилкас подмигнул Никите. – Глупости говоришь! – возмутился татарчонок. – Самые знаменитые баатуры верхом на них охотились на волков и на сайгаков. Сидишь между горбов и стрелу за стрелой пускаешь. – И не трясет? – Тэмэгэн – иноходец! – Каждый? – Каждый. По-другому бегать не умеют. – Здорово! А что он ест так мало? – Он и пьет тоже мало! – Да я верю! А почему? Коня вон каждый день кормить надо! – Сказал! То конь, а то – тэмэгэн. Старики говорят, он, мол, в горбах еду с водой носит. – Как это – в горбах? В каких горбах? – А на спине у него горбы. Когда сытый и отдохнувший, они толстые, как налитые. Как… – Да ладно, я понял! – расхохотался литвин. – А когда голодный, висят, как тряпочки. – А как же он еду в них прячет? – Откуда мне знать? – Э-э-э… – скривился Вилкас. – Не знаешь, а говоришь. Он тряхнул головой и запел: Pririso zirga prie tvoros, Prie lelijeles ir rutos, Pamuiste zirgas galvele… [120] Улан-мэрген сморщился и зажал уши руками. А Никита только улыбнулся. Благодарение Господу, он вновь на свободе. Идет куда хочет, болтает ни о чем, зато с кем хочет. Это ли не счастье? – Думаю, тэмэгэнов мы здесь не найдем, – сказал Никита. – Что-то не припомню я, чтоб они водились в русских землях. А потому надо на ноги уповать. Мой дед говорил, что ноги надежнее любых коней. – Как могут ноги быть лучше коня?! – возмутился ордынец. – Конь для баатура – лучший друг. Нет коня – нет баатура. – Коня кормить надо. От волков защищать, – пояснил Никита. – А еще лечить! – вмешался Вилкас и похлопал пегого по шее. – Так ведь, дружище? Ковать! Да от конокрадов отбиваться! – Что ты говоришь?! – Улан аж подпрыгнул. – Конь, как ветер! Несет тебя к цели! Да в бою конь – помощник баатура! – Шучу я, шучу, – отмахнулся литвин. – Разве я против коней? Верхом и быстрее, и веселее… Только один он у нас остался. Пегий скосил глаз на хозяина, будто понимал, что о нем речь идет. Чтобы не делиться, кому ехать, а кому пешком идти, коня навьючили всякими припасами. По большей части подарками Семена Акинфовича. Никита никак не мог понять, что же толкает молодого боярина помогать ему. А раз нельзя понять, нужно опасаться. К этому парень уже привык за время путешествия. Трудное это дело – к каждому встречному относиться с подозрением. Душа протестует. Хочется идти по жизни с открытым сердцем, не ожидая подвоха. Вот если бы кто-то мог подсказать… Но домовой молчал. Хотя и приснился пару раз – выбирался ночью из куклы, копошился, ворчал, качал головой. Никита пытался его спросить – чего ждать? Но «дедушка» молчал… И Горазд больше не приходил во сне. Не учил жизни. А жалко. Его совет мог бы помочь. Как тогда говорил учитель, когда приснился парню у костра, в смоленском плену? «Учись, Никитша, смотреть. Учись не просто смотреть, а видеть. Видеть людей. Все мы носим личины… Нужно научиться заглядывать под них. Читать в душах…» Да как же научиться! Как узнать – Семен Акинфович притворяется или от чистого сердца помогает? Вот Мал сперва не понравился, сильно не понравился, а на поверку вышел хорошим человеком. И Василиса на первый взгляд показалась вздорной девчонкой, невесть что вообразившей. А теперь душа надвое разрывается: ее выручать или княжье задание выполнять? И никак не получается рассудить по совести. И одно и другое важно. Если хочешь себя, конечно, уважать после всего, что совершишь. А может, нужно начинать с себя? Ну под личину, машкару [121] заглядывать? Открыть душу, прежде всего, себе самому. Чего ты от жизни хочешь? Славы и почестей, страха и зависти? Или уважения и спокойной старости, когда знаешь, что ни разу не поступил против правды и совести. Не отрекся трижды, подобно Петру, до того как петух прокричит. Не вкладывал персты в раны. Не трусил, не предавал. Не лгал, не клеветал… Эх, да чего там! Парень махнул рукой и зашагал по обочине дороги, проваливаясь в снег по колено. Улан-мэрген вздохнул, переглянулся с Вилкасом и дернул пегого за недоуздок. Татарин снег не сильно жаловал, да и сапоги у него были мягкие и легкие. Потому и старался он идти в колее – хоть и давненько проезжали по этому тракту сани, а все же не ошибешься, где накатанный след, а где целина. Литвин пожал плечами, сбил на затылок мохнатую шапку и зашагал следом. Канклес он так и не выпустил из рук. Ударил по струнам и запел: Pakalnej, pakalnej, Pakalnej, pakalnej saulute tekejo, Ten jauna mergele linelius raivejo. Tra lia-lia, lia-lia lia, Tra lia-lia, lia-lia lia, Ten jauna mergele linelius raivejo. Tra lia-lia, tra lia-lia, Tra lia-lia lia lia! [122] Никита оглянулся на витебские стены. Куда же идти, куда путь держать? – Эй, Никита-баатур! – Улан поравнялся с ним. – Что невеселый такой? |