Онлайн книга «Провинциал и Провинциалка»
|
Но Тося Чекина стояла на своем: – Вот Сережа подрастет – пусть идет в поварское. А Валечку не пущу. Да еще и думать-то рано об этом… – Это верно. – И тетка вздохнула, бережно положив на стол похоронную. У Чекина было двое детей – Вале восемь лет, а Сереже ровно год. – Тьфу ты! Опять свет погасили… – Экономят, – вздохнула Тося. Помолчали. – А Валечка не боится в темноте? – спросила тетка. – Нет… Валя! – Я иду, мама. Валечка пошелестела тетрадями и пришла из той комнаты. – Я как раз уроки кончила. Ну как раз, мама! – Вот и умница. Тетка шепнула: – Не знает? Не говорила? – Нет еще, – сказала мать и спросила у Вали: – Значит, кончила уроки? – Как раз. Последнюю цифру написала – и погас свет! – Молодец… Маленькая Валечка почувствовала, что мать хочет ее обнять, и ощупью, в темноте шагнула ближе и ткнулась в живот матери. – Молодец. – Мать погладила ее по голове. – Первоклассница моя… Скоро ли Сережа наш таким будет?! – Скоро, – сказала тетка. – Если пошел, теперь все скоро. – Нет… – сказала мать. – Он еще не ходит. – Как не ходит? Сама видела… – Будет врать-то. И тут вмешалась Валечка: – Мам, это правда. Пошел Сережа. Сегодня пошел. – Да? – Ты ж весь день болела, мама. Вот и не заметила… Мать промолчала. Тетка тихонечко вздохнула и в темноте потрогала рукой на столе похоронную. А Валя с детской обязательностью и настойчивостью еще раз пояснила: – Ты болела, весь день лежала, вот и не заметила. В девятом классе Валечка Чекина читала запоем, особенно же ей нравился Бальзак. Выпущенный золотистый пятнадцатитомник докатился волной до самых глухих городков. – И ты все это читала? – с завистью спросила подружка-одноклассница. Обе только что пришли из школы – уже вечер; и Валя ответила ей со значительностью: – По второму разу читаю. – Нравится? – Очень. Обе бросают свои портфели. За окном – зима, долгая зима провинциального городка. Долгий зимний вечер с вьюгой. Да еще матери работают в ночную смену – дивное время! Можно бы сесть за домашние уроки, но девятиклассниц уроки не очень-то пугают. Обе сидят, нет, полулежат на пуховой материнской перине, две подружки. И Валя читает заложенные страницы. – Иди, иди! Делай уроки! – кричат они маленькому Сережке, если он вдруг входит к ним. Он кое-как перешел во второй класс, он вял и совершенно безлик. – Мне скучно, – робко лепечет он, появляясь в дверях. – Иди, иди. Наконец они вспоминают, что его пора кормить и укладывать спать. Ест Сережа медленно и вяло: он вообще апатичный. И какой-то прибитый. Ни жизни в глазах, ни искорки. – Ешь быстрее! Сережа равнодушно жует. Они подгоняют его с неосознанной подростковой жестокостью: – Ну ты – дите войны!.. Быстрее! Для них это шутка, а смысл выражения далек. Сережа роняет ложку. Кажется, он спит над тарелкой. – Ну ты посмотри на него! Его можно в цирке показывать! – говорит Валина подружка. Перед глазами у нее все льется сладкий мед читаемого романа. И Валя берет ложку и энергично «докармливает» – впихивает ему за ложкой ложку. – Вот он всегда такой. Его в школе даже девчонки бьют, а он только нюнит… Плакса! И каким он только в жизни будет?! Дите войны, еще немножечко кашки? Но каша изо рта Сережи вываливается опять в тарелку. Он как бы спит. – Хватит! – решает Валя. Поит сладким чаем и быстро укладывает его в кровать. Валя собирает ему на завтра портфель, затем они гасят в его комнате свет. А сами, прижавшись, опять утыкаются в золотистую книгу. – Сейчас, – шепчет Валя, листая. – Сейчас я тебе прочитаю, что она ему ответила… – А этот журналист ее еще встретит? – Да. Такая любовь будет! – Найди-ка, листай быстрее. – Подожди. Гляну в комнату. Валя идет к уснувшему братишке. Она подтыкает углы одеяла и возвращается, чтобы, отыскав, читать щемящую страницу. Барак полузанесен. За окнами долгая уральская зима, а мать работает в ночную смену. – Сейчас, сейчас, – шепчет Валя, листая книгу. В конце девятого класса Валя была влюблена. Она была влюблена и в десятом, вплоть до самых выпускных экзаменов. В преподавателя литературы. Самая подходящая личность. Однажды поздним вечером она не сдержалась, заплакала и кинулась к матери. Уже ложились спать. И вот, худенькая, в ночной рубашке, заливаясь слезами, Валя кинулась. И шептала матери, что «сильно-сильно» любит. Мать, утомленная работой, заспанная и плохо соображающая, восприняла это однопланово: – Я ему покажу!.. Небось говорил о Пушкине, а сам глаз не сводил! Валя так и затряслась: – Ой, что ты, мамуля. Ради бога. Он совсем не такой! Валя хватала мать за руки, сжимала и целовала ей руки: – Мамуля, прошу… Я ж тебе призналась. Я ж от сердца. И мать поняла: уложила ее спать, пообещала молчать. Однако она еще не вполне была уверена, что молчать – это правильно. А Валя была как больная: лепетала, объясняла – лицо, руки и все тело горели. Наконец она забылась. Мать отпустила ее горячую руку, укрыла худенькие плечи. – Тошшая, – сказала мать тихо. С возрастом мать делалась грузной и все больше, как велось у пожилых людей в городке, нажимала на шипящие звуки. Тошшая. Нишшота. И тому подобное. И тут же пошла к тетке – поделилась случившимся. И спросила, не нагрянуть ли все-таки к учителю? – Мне только в глаза ему глянуть – и я все пойму. – А нужно ли? Мать пояснила: – Я столько лет без мужа живу: насквозь мужиков вижу. Мне только один раз в глаза ему глянуть в таком разговоре… Но тетка была против: – Не ходи. Не обращай внимания. Я голову дам отрезать, что учитель за свою честь больше трясется, чем твоя Валя. – И ничего, значит, не делать? – Ни-ни. – Я и сама не очень хочу идти – ведь шум-то будет, а будет ли толк? – Именно. А Валечке объясни, что это бывает и проходит. |