Онлайн книга «Псы войны»
Смеясь про себя, она нетвердой походкой вышла из комнаты и двинулась по коридору к келье, где спал Хикс. Рюкзак лежал рядом с ним; она взяла его, открыла и долго с удивлением смотрела внутрь. Рассеянно гладя пакет, она подумала, что он похож на ребенка, только доставляет меньше беспокойства. Это была глупая мысль, даже не смешная. Она встала и снова вышла в сад, где села на берегу, стиснув ладонями голову. Когда она подняла глаза, то увидела Дитера, стоявшего в дверях. — Лучше не будет, — сказал он. — Ты не знаешь, о чем говоришь. Занимайся своим делом. Когда она снова подняла голову, он стоял на прежнем месте. — Не будь у меня дури, я уже сходила бы с ума. Это просто ужасно, сумасшедший дом какой-то. Словно неделю не спала. Его толстые губы в дебрях бороды растянулись в улыбке, которая сначала показалась ей необычайно жестокой, но, присмотревшись, она засомневалась, жестокость ли это. — Но тебе хорошо, — сказал он. — Дурь у тебя есть. * * * Первую ночь Конверс и его сопровождавшие провели в гостинице под названием «Фримонт». Это было в горах, и через дорогу тянулся желтый склон, на котором паслось стадо герефордских коров. Как только Конверс понял, что живет не последний день, он начал пить в честь этого. Пил он бакарди, потому что Данскин предпочитал ром. Данскин и Смитти сидели на кровати и играли в шахматы на дорожной доске с крохотными пластмассовыми фигурками на штырьках. Данскин играл, не выказывая никаких эмоций; он сидел ссутулясь, выпятив толстый живот, ноги опустил на пол. Дышал он всегда шумно; несмотря на крупное сложение и очевидную силу, он не казался здоровым человеком. Смитти мурлыкал что-то себе под нос, постукивал ногой и непрестанно облизывал губы. — Шах… — устало сказал Данскин. — И мат! Смитти широко раскрыл глаза. Взял своего попавшего в ловушку короля и посмотрел на доску: — Как это, блин, случилось? Я даже не заметил. — Шах и мат! — повторил Данскин. Он смотрел, как Смитти водит королем по доске и наконец возвращает того на место. — Подловил-таки, — сказал Смитти. Данскин вздохнул. Когда они встали, он ударил Смитти кулаком в зубы — мгновенным хуком справа, вложив в удар весь вес своей туши. Смитти даже не успел уклониться. От удара он отлетел назад и ударился спиной о стену. Он потрогал губы, сплюнул кровь и побрел в ванную. Данскин флегматично пошел за ним. — Безмозглый ублюдок, надоели мне эти арестантские шахматы. Научись сначала играть. Он повернулся к Конверсу, который наливал себе очередную порцию бакарди. — Ненавижу такие шахматы, — объяснил он. — Ненавижу, как играют тюремные пташки. Видит только на ход вперед, ни соображения, ничего. Прямо как дите малое. — Он поджал губы, потом сказал резко и громко, так чтобы Смитти в ванной слышал: — Расчирикался, что твоя птичка! «А я вот так пойду! А я вот этак пойду!» С тобой играть, так сам дураком станешь. Смитти вышел из ванной, прижимая полотенце к губам, и сел на кровать. — Ты мне чертов мост расшатал. — Вот невезуха-то! Почему бы тебе хотя бы раз в жизни не почитать какую-нибудь книжку по шахматам? — Другие дерутся, когда проигрывают, — еле ворочая языком, проговорил Смитти. — Хренов Данскин — выигрывает, да еще бьет. Данскин, пожав плечами, лег рядом со Смитти и раскрыл дорожный атлас государственных заповедников. — Как по-твоему, где я научился играть? — спросил Смитти. — В тюряге и научился. И я в этом не виноват. — Он посмотрел на окровавленное полотенце. — К чертовой матери, больше в шахматы с тобой не играю! Данскин оглянулся на Конверса: — В шахматы играешь? — Слаб я в шахматах, — ответил Конверс. Данскин засмеялся. — Ишь ты, слаб он, — сказал Данскин Смитти. — Наверно, у меня склад ума не такой, не подходит для шахмат. — Странно, — сказал Данскин. — Ведь ты же не глуп, да? — Не глуп, — согласился Конверс. Он заснул, сидя в кресле. Проснулся он с ощущением, что проспал несколько часов. Кажется, прежде шторы на окнах освещало солнце, теперь же солнца не было. Голова трещала, хотелось пить; он лежал на полу. Он попытался встать, но не смог. Повернул голову и увидел на лодыжках браслеты. Горела одна из маленьких настольных ламп. Возле нее в светлом деревянном кресле сидел Смитти и беззвучно хихикал, глядя на него. Данскин, укрыв голову подушкой, лежал на кровати. — Далеко собрался? — весело спросил Смитти. — Хотел попить. — Давай, иди попей. — Ради бога, — сказал Конверс, — я же согласился поехать с вами. К чему эти штучки? Это совершенно лишнее. — Если хочешь пить, иди пей. Я тебя не держу. Конверс умудрился подняться на ноги и кое-как попрыгал в ванную. — Так я разбужу всю округу. — Насрать на всю округу, — ответил Смитти. Конверс напился и ополоснул под краном лицо. Чтобы не упасть, он держался за раковину. Закончив, попрыгал обратно, в кресло в противоположном от Смитти конце комнаты. На тонкой руке Смитти виднелся красный след от жгута; внутренняя сторона локтевого сгиба была черно-синей. Потемневшие глаза смотрели умиротворенно. — Ты из Нью-Йорка? — спросил Смитти. — Да, — ответил Конверс. — Знаешь Йорквиль? — Знаю. — А «Клейвен» знаешь? Конверс хорошо знал «Клейвен». Это был бар на Второй авеню, в котором он брал выпивку, будучи несовершеннолетним. В 1955 году на День святого Патрика его там поколотили, и там же он пытался закадрить Агнес Комерфорд, студентку, подрабатывавшую медсестрой в больнице Леннокс-Хилл. Ему стоило немалых усилий убраться от «Клейвена» как можно дальше, во всех смыслах. — Нет, не знаю, — ответил он. Как отвратительно было сознавать, что его держит в плену в каком-то калифорнийском мотеле завсегдатай «Клейвена». — Я, между прочим, тоже был во Вьетнаме, — сказал Смитти. — Досталось мне там. — Что произошло? — Наступил на отравленный бамбуковый кол. Спросишь, больно было? Просто жуть! Зато комиссовали. — Это хорошо, — сказал Конверс. Смитти посмотрел через плечо на кровать и с удовольствием прислушался к астматическому дыханию Данскина. — Скажи, голова-парень, да? Конверс пробормотал что-то нечленораздельное. |