Книга Кирза, страница 19 – Вадим Чекунов

Оставляя за собой тонкий кровяной след.

Суббота.

Сегодня баня и ПХД. Парково-хозяйственный день. Трусение одеял и уборка территории.

Трусить одеяло — это значит, на пару с кем-то, взявшись за концы вытертого до крайности и местами дырявого полотна, вытряхивать из него пыль. При этом надо постараться, чтобы одеяло не порвалось.

Потом наведение порядка в расположении и на прилегающей территории.

Бычки, бумажки, листья — все должно быть убрано. Дорожки должны сверкать «как у кота яйца».

Снимаешь с коек белье и тащишь в каптерку.

Каптерщик, шнурок, придирчиво пересчитывает простыни и наволочки. Выдает свежие.

Все надо тут же пересчитать и просмотреть на предмет целости. Дырявые вернуть и потребовать заменить. Каптерщик выебывается и отказывается.

— Хорошо, — говоришь. — щас я вот эти Бороде отдам.

Получаешь другие. Заправляешь их себе.

По натянутой нитке ровняются тумбочки и полоски одеял на койках.

В руках — две дощечки с приделанными к ним оконными ручками. Дощечками разглаживаешь и «пробиваешь» одеяла.

Койки все провисшие, с вылетевшими пружинами. Матрасы слежавшиеся, продавленные.

Но одеяла на них должны быть ровными, идеально натянутыми.

Даже если выполнил все поставленные задачи, лучше не садиться и не отдыхать. Мигом найдут тебе еще кучу дел.

Так и ходишь, подправляешь что-нибудь, разглаживаешь, ровняешь.

По-другому ПХД расшифровывается как Пиздец Хорошему Дню.

Помыться в бане толком не успеваешь — если припашут менять белье и там.

Если повезет — успеешь вылить на себя пару шаек.

Вода из кранов бьет то ледяная, то до нестерпимости горячая. Неделя на неделю не приходится.

Пол скользкий, весь в ошметках грязной мыльной пены.

Но под кипятком научились мыться быстро.

Если присесть под душем на корточки, то долетающая вода успевает остыть на несколько градусов — двери постоянно распахнуты и все пронизывается сквозняками.

Вполне возможно намочиться, выскочить, натереться мочалкой, заскочить под струю снова и попытаться смыть.

Гомон стоит страшный. Кто-то на кого-то орет, кто-то ржет и визжит, кто-то петь пытается. Двое не поделили что-то и теперь катаются по полу, пытаясь ухватить друг друга за скользкие руки. Их подбодряют воплями и свистом. В другой стороне играют в «снежки» — швыряются завязанной в узел мокрой мочалкой. Попадет такой «снежок» в пах — мало не покажется.

Шутка — окатить кого-нибудь полной шайкой кипятка или ледяной воды и посмотреть, как жертва дергается.

Желательно не только успеть помыться, но и постираться. Окатываешь разложенную на кафельном выступе форму водой из шайки, проходишь по самым грязным местам — воротник, край рукавов и задняя сторона брюк — огромной намыленной щеткой и быстро споласкиваешь.

На ходу выжимая, бежишь в предбанник, надеясь, что твою подменку — рванье четвертого срока носки — не спиздили или не выбросили куда-нибудь. Иначе будешь в мокром ходить, на себе досушивать.

После бани меня и Черепа назначают пищеносами.

Мы должны забрать из караулки бачки с посудой, принести их в столовую, вымыть, наполнить ужином и отнести обратно.

В караулке нас встречают Соломон, Конюхов и Подкова — плюгавый, губастый хохол из Ивано-Франковска.

Подкова тут же припахивает нас мыть полы.

Начкар, старлей по фамилии Мамлеев, курит и смотрит телевизор. Нас он не замечает.

Возвращается Борода — он в карауле разводящий.

— Так, быстро в столовую, без хавчика нас еще оставите! Через двадцать минут чтоб были здесь, докончите. Съебали!

— Не дай боже, опоздаете! — кричит вслед Соломон.

«Боже» он произносит с ударением на последнем слоге, и через «э» — «божЭ» Задыхаясь, мы с Черепом бежим по холму, кратчайшем путем, в столовую. На дорогу у нас уходит семь минут. Семь минут обратно — итого четырнадцать. Чтобы заполнить бачки — шесть минут.

Должны успеть.

В столовой нас немедленно припахивают повара — грузить какие-то ящики и мыть в разделочной пол. Там же мы встречаем Петручу — Славу Петраченко с нашего призыва.

Петруча учился в кулинарном, и его распределили поваром. Завидовали ему по началу, да быстро перестали. Он один из поваров молодой. Остальные, четверо, черпаки, лупят его нещадно. Всю пахоту взвалили на него. На Петручу страшно смотреть — бледный, глаза ввалились.

Двигается бочком, вздрагивая от малейшего шума.

Череп пытается объяснить, что нас ждут, и получает по спине веслом — здоровенной палкой для перемешивания пищи.

Один из поваров — молдаванин Гуля — в тапочках, трусах и тельняшке — открывает какой-то кран и на пол льются потоки горячей воды. Все покрывается паром.

— Две минуты! — орет Гуля. — И я удивляюсь — все сухо!

В караулку мы прибегаем с опозданием в полчаса.

Борода оттаскивает от нас Соломона с Подковой и ведет обоих в сушилку.

Мы обреченно заходим.

Сейчас начнется.

Но Борода задумчив и спокоен.

— Вы им сказали, что вас тут ждут? — спрашивает нас.

Киваем.

— И сказали, что Борода вас ждет? — от вкрадчивого голоса сержанта нам не по себе.

Обычно за этим следует вспышка бешеной ярости.

Чем-то это напоминает мне сцену из мультфильма про Маугли, и я решаюсь пойти до конца:

— Гуля сказал, что ему похуй.

«Так ониии назвааали меняяя желтой рыыыбоййй? — Да, да, Каа! И еще земляным червяком!»

— Так, быстро домывайте и в казарму! — принимает решение Борода. — Завтра я сменяюсь, будем разбираться. Гуля вас пиздил?

Наше молчание Борода принимает как ответ и выходит из сушилки.

— Ну, что скажешь? — спрашиваю Черепа по дороге в казарму.

— Жопа полная! — мрачно отвечает Череп.

Вечером следующего дня Борода подзывает меня к своей койке:

— Через полчаса ужин. Собери всех бойцов взводовских, кто не в наряде. Будет политинформация.

Через несколько минут мы стоим. Я, Череп, Холодец, Паша Секс, Сахнюк и Кица.

Борода садится на кровать по-турецки. Закуривает и оглядывает нас.

На соседних койках лежат Соломон, Дьячко и Подкова.

— Значит, воины, так, — неторопливо начинает Борода. — Вы служите во взводе охраны. Мы — элита части. Мы не стоим на тумбочке и не заступаем в столовую. Вас мало, и на всех не хватит. И ебать вас могут только ваши старые. Ни «мандавохи», ни «буквари», ни повара какие-то сраные. Только мы. Мы не лезем к чужим бойцам, и никто не лезет к нам. Это закон. И он нарушен.