Онлайн книга «Кирза»
|
Молчу немного и добавляю: — Если доживешь, конечно. Надя сжимая обломок кирпича, утыкается лицом в руку. Только сейчас до меня доходит, что за темные пятна на его форме. Кто-то из осенников просто поссал на него. Не сидеть Наде на почетном «очке» никогда. Судьба у него теперь — другая. Лучше бы замполит нас пустил на фильм. Хотя, все равно. Рано или поздно… — Не плачь, Надя. Москва слезам не верит… Выбрасываю бычок в «очко», которое он чистит. На секунду становится неуютно в душе. Понимаю, что лишь пытаюсь выдать себя за сурового черпака. Мне жаль, настолько жаль этого опустившегося бойца, что опять ловлю себя на желании избить его прямо тут. Сильно избить, не думая о последствиях. — Надя… Встань. Хорош реветь, я сказал. Как тебя зовут, по-нормальному? — Виктор… — шмыгает носом боец и поднимается. Грязный, мокрый, в руке — темно-оранжевый кусок кирпича. — Кирпич хуевый у тебя. Таким до утра тереть будешь. Спроси у «мандавох» со своего призыва, может, у кого мягкий есть. Красный такой… Я в свое время под тумбочкой ныкал, чтоб был всегда. В сортир заглядывает Кица: — Пишлы чай пить, шо ты тут? — Щас иду, погодь! Кица уходит. — Короче, Витя. Я тебя пальцем не трону. Обещаю. Но и заступаться не буду. Сам должен. Делай как хочешь. Но или ты не зассышь, и заставишь себя уважать, или… Никто и ничем не поможет тебе уже. Ты меня понял? Надя часто моргает, готовый расплакаться вновь. — А как? — сипло выдавливает и вновь начинает всхлипывать. Вот сука… Пожимаю плечами. — Да как сможешь. Только не вздумай стреляться или вешаться. Ты что, пиздюлей на гражданке не получал никогда? Что ты прогибаешься под них, — киваю на стенку. — Вытерпи несколько раз, докажи себя. Кица снова засовывает в дверной проем свою круглую рожу: — Шо тут у вас? — Политинформация. Иду, иду. Выходим из умывальника и обнаруживаем, что шутка наша пришлась «мандавохам» по душе. Какой-то несчастный душок жалобно трясет головой возле двери бытовки. — Суй руку, я тебе сказал! — орет и замахивается на него Степа. — Ты чо, бля? Старого в хуй не ставишь? — Ставлю… — испуганно отвечает дух. Под общий смех Степа выкатывает глаза: — Ах ты, сучара! Ты — меня! В хуй?! Ставишь?! Ну пиздец тебе! Суй руку! Хлоп! — ударяется дверь о препятствие. Дух стоит ни жив, ни мертв. — Ты хуль руку не убрал?! — орет на него Степа. — Сломать хотел? В больничку, сука, закосить хотел?! Служба не нравиться?! На «лося», блядь! Боец вскидывает ко лбу руки и получает «лося». — Гыгы… — улыбается Степа. — Съебал! Стой! Из своих позови сюда кого! Хы, бля, прикольно… С хождения по плацу возвращается рота связи. Топот, ругань, вопли, мат — обычный вечер. Все матерят замполита. — Дембель! Дембель давайте! Заебало — не могу! — орет кто-то истошно у выхода. — Вешайся! — кричат ему с другого конца. Быстрая вечерняя поверка, наряды на завтра и отбой. Ответственный лейтеха из новых, только что с Можайки, читает книжку в канцелярии а через полчаса и вовсе сваливает из казармы. Начинается обычная ночь. Бойцов поднимают и рассылают по поручениям. Кого на шухер, кого в столовку за хавчиком, кого «в помощь дневальным». Некоторых тренируют «подъем-отбоем» на время. Бойцы суетятся, налетая друг на друга. Скидывают одежду и прыгают в койки. Тут же подскакивают и, путаясь в рукавах и брючинах, одеваются. Не знаю, на хер нужен скоростной «отбой». «Подъем» — еще куда ни шло, но вот зачем на время раздеваться — не понятно. Странно, когда «отбивали» меня самого, полгода назад еще — таких мыслей не возникало. Раздается кряхтенье. Человек десять провинившихся стоят на взлетке в полуприсяде, держа перед собой в вытянутых руках табуреты. У некоторых, особо залетевших, на табуретах лежит по несколько подушек. За малейшее движение рук вниз бойцы получают в «фанеру». На соседней со мной койке лежит Кувшинкин. Глаза его закрыты, но лицо напряжено, видно даже в полутьме дежурного освещения. — Кувшин! — толкаю его в плечо. — Как там стихи про Москву? Выучил? Боец открывает глаза. — Времени ведь нету совсем… Я дневального попросил разбудить перед подъемом, подшиться. Утром выучу все. — Бля, ты лентяй… Лежу и думаю, чем заняться. Сна ни в одном глазу. — Улиточки! Улиточки ползут! — кричит кто-то из роты связи. Все оживляются, суют ноги в тапочки. Подхватывая ремни, бегут на взлетку. Одна из любимых забав «мандавох». По взлетке, в одних трусах, ползут бойцы. Не просто так, а на время. За минуту надо доползти до конца казармы. Никто и никогда не укладывался в норматив, насколько помню. Нархов, самая быстрая «улиточка» прошлого лета, подбодряет нынешних хлесткими ударами ремня. При этом делает страшное лицо и шипит: — Резче, суки! Резче ползем! «Улиточки» стараются изо всех сил. То с одной, то с другой стороны ползущих охаживают ремнями, для ускорения. Обращаюсь к лежащему рядом Кувшину: — Подъем, военный! Кувшин вскакивает. — Бери подушку и беги в атаку. — На кого? — недоумевает боец. — Бля, на «улиточек»! Пизди их подушкой и кричи: «Позади Москва!» Чтоб ни одна не проползла через территорию взвода. Всосал? Кувшин берет подушку и крутит ее в руках. — Мне же «мандавохи» пизды дадут… — Ну ты выбирай уж — или они тебе дадут, или мы, — подает голос со своей койки Паша Секс. Кувшин отправляется на битву. В казарме вопли и свист. Игра «мандавохам» нравится. В Кувшина летят подушки, некоторые попадают в нас. Бросаем их в ответ. Откуда-то прилетает сапог, ударяется о спинку моей койки. Хватаю оба кирзача Кувшина и один за другим швыряю в сторону «мандавох». Главное, чтоб не прислали в ответ табуретку. Прибежавший от выхода дух обрывает веселье. Шухер. Все разбегаются по койкам. Приходит помдеж, о чем-то разговаривает с дежурным по роте. Слышно, как спрашивает, где ответственный. |