Онлайн книга «Кирза»
|
Ходит какое-то время по рядам, посвечивая фонариком. Заглядывает в ленинскую и сушилку. Наконец, уходит. — Съебал! — вполголоса кричит дневальный. Одеяла на койках шевелятся, снова поднимается народ. Но азарт уже прошел. Играть больше неохота. Все расползаются по делам — смотреть телевизор, курить в умывальнике, разрисовывать альбомы и заваривать чай. — Кувшин, молодец! Погиб, но врагу не сдался! — говорю притихшему на соседней койке бойцу. — Надо поощрить человека за храбрость, — говорит Укол. — Кувшин! Сорок пять секунд отпуска! Кувшин вскакивает, который раз уже за сегодня, и начинает прыгать на одной ноге, щелкая себя большим пальцем под челюстью. Другой рукой он изображает дрочку. Все верно — нехитрый набор солдатских радостей. Танцы, ебля и бухло. Одновременно, чтобы уложиться в отведенное время. Это и вправду смешно, когда со стороны смотришь. Развлечение. Лучше бы нас на фильм пустили… Все, спать, бля. Спать. * * * По утрам прохладно. Наливается тоскливой синевой купол неба. Бомбовозами ползут серые облака — плоские снизу, будто подрезанные, и ватно-лохматые поверху. Дожди пока редкие, но облака все идут и идут, куда-то на Ленинград. Август кончается. Скоро осень. Гнилая, холодная осень и за ней — бессмысленная затяжная зима. Два хреновых сезона, которые придется провести тут. По второму кругу. Весна — не в счет. Весной — домой. На хера я тут… Какой толк… Все что мог — уже сделал. * * * В стране путч. Возня в Москве, в которую влез даже министр обороны, не затронула особо нашу часть, за исключением нескольких дней повышенной готовности. Применительно к нашему полку звучит комично. Ежедневно, до обеда и после, чистим оружие. До одурения. Вот и вся готовность. К чему — никто не знает. В который раз наматываю на кончик шомпола кусок белой тряпки, но она все равно становится грязно-серой после нескольких движений. На прошлой неделе были стрельбы. Выстрелил шесть раз одиночными. Злюсь на Ворона — взводный тоже решил пострелять. Взял мой автомат и высадил из него три рожка. Вроде бы отчистил тогда «калаш» от гари, а прошла неделя — как снова наросла она. Мне помогает Вася Свищ. Добровольно. Оружие он обожает. Особенно разбирать-собирать и чистить. Делает это с крестьянской обстоятельностью и деловитостью, любовно разглядывая результат. Прищуривает глаз, высовывает кончик языка. Качает головой, усмехается чему-то и вновь принимается за чистку. Свой автомат он уже надраил, теперь возится с пружиной моего. Отхожу к окну покурить. Говорят, танки в Москве, в самом центре. Какие-то баррикады и неизвестный мне раньше Белый дом. Замполиты молчат. По телевизору стройные, но страшные на лицо бабы танцуют балет. Какие танки, на хера танки… Один наш взвод, если вернуть в «замки» сержанта Бороду, всех захуярит, если надо. Дай только приказ. Стал бы я стрелять в «свой народ»? Ни я народу, ни он мне — не «свой». Стал бы. Вообще — хочу стрелять. Не на стрельбище. Там обстановка не та — делаешь, что приказано. Выплеска, облегчения нет. Давно уже мучит, едва сдерживаюсь. Особенно — на посту. Хоть куда, но выстрелить. В потолок. В стену, чтоб крошкой брызнуло. В разводящего, раз нет нарушителей. В черное ночное небо — в Бога — только жаль, нет трассеров. В проезжающую машину. По кривым силуэтам деревьев стегануть от души… А то — себе в голову. Руки длинные, до спуска без проблем достать. Не выдержал однажды — перевел на одиночный, дослал в патронник. Встал не колени, приклад пристроил в угол. Прижал бровь к толстому кругляшу дула. Дотянулся до крючка. Вот он, полумесяц судьбы — маленький железный крючок. Стоит лишь надавить большим пальцем… Сколько так стоял — не знаю. Темень, тишина. Лишь дождь — пу-пу-пу-пу — по жестяной крыше поста. Отложил, нашарил пачку сигарет. Извел штук пять спичек, пока прикурил. Пальцы — будто чужие. Долго не мог сообразить, как извлечь патрон и сунуть обратно в магазин. Было это — месяц назад. По духанке и в голову не приходило. А тут вот… От мыслей отвлекает ругань у оружейных столов. Во взводе чэпэ. У Нади нашли патрон. Нашли случайно — спросили сигарету и ощупали карманы. Вот так штука. Черпак Кирзач и чмошник Надя — одного поля ягоды, оказывается. С одними интересами. Хотя кто знает — может, каждый второй во взводе таков. Крыша-то едет у каждого тут. Надю уводят на допрос в сушилку. Допрашивают оба призыва — мой и осенний. Помня о данном слове, остаюсь на пару со Свищем возиться с возвратной пружиной. Откуда у него патрон, Надя скрывал минут десять. Узнали, конечно. От бойца из второй роты, земляка его. Боец работает на обслуживании тактических полей и стрельбища. Колбаса посылает во вторую роту одного из шнурков. Не сладко придется дружку… Для чего ему был нужен боеприпас, Надя объяснить не смог. Самой нелепой была версия о брелке — хотел сделать себе на будущее. До взводного доводить не стали. Отмудохали Надю крепко. Как всегда, впрочем. Но на этом дело не кончилось. Выпивший и злой, Укол после отбоя поднимает бойца. Надя стоит перед ним — нелепый, в растянутой майке и непомерно широких трусах. Отощал настолько, что еще немного — и играть ему в кино узника фашизма. Укол бьет его ладонями по ушам. Надя приседает и хватается за голову. — Встал, сука! — пинает его босой ногой в лицо Укол. — Снимай трусы, блядь, и вставай раком! Замирают все. Такого еще не было в казарме. Это уже беспредел. Я помню, как у Укола стоял член во время «бритья» Нади полотенцем. Вмешиваться или нет — не могу решить. — Э, Укол, харэ! Ты чо делаешь?! — свешивает ноги с койки Паша Секс. Паша здорово раскачался за последнее время. Связываться с ним осенники обычно не решаются. Но Укол вошел в раж и орет уже на всю казарму: — Ты чо, за пидора меня держишь?! Да такого даже опускать западло! Я ему этот патрон просто в жопу засуну! Укол разворачивается к дрожащему Наде и пробивает ему «фанеру»: — Чушкан, снял труханы, чо не ясно? Надя не двигается. Получает еще несколько раз ногой от Укола. Падает на койку Гунько. Тот, матерясь, сбрасывает его на пол. Вскакивает и принимается пинать бойца. |