Книга Иллюзионист, страница 68 – Анита Мейсон

— В этом документе, — сказал губернатор, снова заглянув в свиток, — ты указал, что ты раб. Это правильно?

Деметрий понял, что ему суждено умереть.

— Да, мой господин.

— Где твой хозяин?

— Я не знаю, мой господин.

— Ты сбежал?

— Нет, мой господин.

— Тогда как ты оказался в этой группе бунтовщиков из Себасты?

«Действительно, как? — подумал Деметрий. — Как вообще я сделал то, что сделал?» Все было лишено какого бы то ни было смысла.

— Мой хозяин исчез, — сказал он.

— Исчез? Ты полагаешь, я в это поверю? С чего ему было исчезать?

Не было ни причины, ни цели. Деметрий смотрел в мозаичный пол. Бог, пивший из винного бурдюка, был похож на Симона.

— Я думаю, он исчез, потому что был магом, — тихо сказал Деметрий. Причины не было. Но можно было создать причину из ничего.

Судебное разбирательство происходило где-то далеко. Где-то далеко было лицо губернатора, перекошенное приступом бешеного гнева. Деметрий посмотрел на это лицо и увидел человека, который тоже когда-нибудь умрет. Он заглянул в сверкавшие гневом глаза и увидел на их дне страх.

Он почувствовал, как его губы растянулись в улыбке.

— …Обман, дерзость и неуважение к власти, — произнесло лицо.

А потом с неожиданной ясностью:

— Признан виновным по обоим пунктам обвинения. Приговаривается к казни обычным методом, приговор будет исполнен послезавтра расчетом девятой когорты. Ввести следующего заключенного.

Деметрия вывели.

На столе валялись остатки пиршества. Симон отложил косточку фазана, которую обгладывал, и опустил пальцы в серебряную чашу с водой.

— Прекрасно, — сказал он и от души отрыгнул.

В общем-то, так наедаться перед совершением Обряда не рекомендовалось, но было невозможно убедить людей соблюдать умеренность в проявлении гостеприимства. Он подумал, не принять ли ему соответствующее правило.

На соседнем ложе был мальчик лет шестнадцати-семнадцати, который не сводил с него глаз, но не решался заговорить. Симон не поощрял серьезных разговоров во время еды: нельзя одновременно наслаждаться и разговором, и едой. А мальчик, как он был уверен, собирался задать серьезные вопросы. Мальчик ожидал посвящения. Он был похож на Деметрия.

— О чем ты думаешь? — спросил Симон.

Мальчик покраснел от смущения и благодарности.

— Меня кое-что тревожит, — признался он. Он нагнулся вперед, чтобы остальные не услышали его. — Мне не говорят, каковы правила.

— Что? — сказал Симон.

— Я думал, мне объяснят правила поведения. Это первое, о чем говорят, знакомя новичка с религией.

— Понятно, — сказал Симон.

— Когда мне скажут? Когда меня посвятят? Понимаете, я не хочу сделать что-нибудь неправильно. Было бы ужасно начать с…

— Ты не так понял, — мягко сказал Симон. — Правил нет.

Мальчик был обескуражен.

— Нет правил?

— Никаких.

— Но…

— Наша задача, — объяснил Симон, — попытаться разрушить тюрьму. Для этого нет правил: приходится пользоваться всем, что попадется под руку.

— Но существуют ведь определенные рекомендации, определенные запреты…

— Твоя проблема, — сказал Симон с улыбкой, — заключается в том, что ты ждешь, чтобы тебе сказали, что делать. Это как раз то, с чем мы боремся: с увеличением количества законов, с покорностью по отношению к власти.

Принесли еще вина. Пробуя его, Симон почувствовал легкую, едва уловимую горечь и удивленно поднял брови. Он не санкционировал использовать средства, усиливавшие половое влечение.

Мальчик задумался, склонив кудрявую голову; обнажилась тонкая шея.

— Я допускаю, что правил нет, — сказал он, — но должно быть что-то, какой-то основополагающий принцип…

Черт бы побрал этого мальчика, который так сильно напоминал ему Деметрия.

— Кстати, такой принцип существует, — сказал Симон, — но я обычно не говорю об этом, особенно с непосвященными людьми, поскольку это чрезвычайно опасно. — Он подмигнул. — Ты слишком молод.

— Но это же несправедливо.

— Это секрет. Люди должны сами его открыть.

— Почему это опасно?

— Если неправильно его использовать, это приведет к вымиранию.

— Я рискну.

— Вот уж нет, — сказал Симон. Он встал. — Пора, — сказал он, обращаясь к собравшимся.

Они проследовали за хозяином в соседнюю комнату, где было темно, лишь в дальнем углу горела небольшая жаровня. Огонь тускло освещал у стены что-то вроде алтаря, дым фимиама обволакивал головы двух резных фигурок.

Симон остановился в изумлении, когда увидел алтарь и фигурки. Он взял одну фигурку и, покрутив ее в руках, нахмурился.

Настойчивый мальчик оказался тут как тут.

— Пожалуйста, скажите мне, — просил он, — что это за принцип, который так опасен?

Симон поставил фигурку на место и задумчиво посмотрел на мальчика.

— Если знаешь, что делаешь, можешь делать что хочешь, — сказал он.

Симон снял свою золотую диадему и небрежно бросил ее на пол. Снял расшитую золотом мантию и отпихнул ее ногой в угол.

— Чем мы, в конце концов, занимаемся? — повернулся он к Елене.

— Если ты не знаешь, я и подавно, — сказала Елена. Она легла на постель и сняла свою диадему. — У меня болит голова от этой штуки.

— Ты знаешь, — вскричал Симон, — что в комнате, где мы совершали Обряд, был устроен небольшой алтарь, украшенный нашими образами?

— Да? Как предусмотрительно.

— Глупая женщина! — гневно сказал Симон. — Ты что, не понимаешь? Они поклоняются нам как божествам.

— Ничего удивительного, — сказала Елена. — А чего ты ожидал? Люди должны чему-то поклоняться. Пока ты им дал только какой-то далекий огонь. Они не могут поклоняться ему.

— Предполагалось, что они ничему не будут поклоняться. В этом вся суть. Во всех нас содержится Дух, мы все боги.

— Люди не хотят быть богами, — сказала Елена. — Это слишком большая ответственность.

Симон сел и обхватил голову руками. Потом поднял голову и посмотрел на вышитую золотом мантию, валяющуюся в углу.

— Золото и серебро, — сказал он. — Фалернское вино и фаршированный фазан. Знай, что делаешь, и делай что хочешь. Проблема в том, что если ты поначалу знаешь, что делаешь, то через полгода забываешь. Мы должны были попытаться освободиться от материального мира.