Онлайн книга «Тысяча осеней Якоба де Зута»
|
— Фишер говорил о китайской Дэдзиме, — вспоминает Рен. — Должно быть, это она. Появляется Уолдрон. — Заряжать пушки правого борта, сэр? — Стрелять из всех двенадцати через три — четыре минуты, мистер Уолдрон. Приступайте. — Есть, сэр! — Внизу он кричит своим людям: — Кормить «толстяков»! Прибывает Толбот со Сниткером, который не уверен, как себя сейчас вести. — Мистер Хоувелл, дайте Сниткеру свою трубу. Пусть определит людей на Сторожевой башне. Ответ Сниткера включает фамилию де Зут. — Он говорит, что с тростью — врач Маринус, а тот в смешной шляпе — Якоб де Зут. Обезьяну зовут Уильям Питт. Сниткер по собственному почину добавляет еще несколько фраз. Пенгалигон определяет расстояние в пятьсот ярдов. Хоувелл переводит: «Мистер Сниткер попросил меня сказать, капитан, что результат был бы совсем другим, если бы вы послали его, а если бы он знал заранее, что вы — вандал, помешанный на разрушении, то никогда не привел бы вас сюда, в эти воды». «Как это удобно, Хоувелл, — думает Пенгалигон, — иметь такого вот Сниткера, чтобы сказать то, чего никогда не посмел бы сам». — Спросите Сниткера, как японцы отнесутся к нему, если мы прямо здесь выбросим его за борт. Хоувелл переводит, и Сниткер уходит как побитый пес. Пенгалигон поворачивается к голландцам на смотровой площадке. На близкой дистанции Маринус, ученый — врач, выглядит неотесанным мужланом. Де Зут гораздо моложе и симпатичнее, чем он ожидал. «Давайте проверим вашу голландскую храбрость, — думает Пенгалигон, — английским оружием». Голова Уолдрона высовывается из люка: — Готовы к вашей команде, капитан. Капли дождя стекают по дубленым лицам моряков. — Дайте им, мистер Уолдрон, прямо по зубам. — Есть, сэр. — Уолдрон кричит вниз: «Расчеты правого борта, огонь!» Майор Катлип, стоя рядом с Пенгалигоном, напевает себе под нос: «Три слепых мышонка, три слепых мышонка…» Из орудийных портов вдоль фальшборта разносятся крики заряжающих «Готов!» Капитан наблюдает, как голландцы смотрят на жерла орудий. Чибисы летят над сероватой водой: их крылья касаются поверхности, капли падают, от них расходятся круги. «Стоять там — дело солдата или безумца, — думает Пенгалигон, — а не доктора и лавочника». Первый выстрел гремит с оглушительной яростью; сердце Пенгалигона бьется так же, как и в первом бою с американским корсаром четверть столетия тому назад; одиннадцать остальных укладываются в следующие семь — восемь секунд. Одному складу достается: обращенная к морю стена рассыпается в двух местах, черепица крыш летит брызгами, а самое приятное, — и капитан в этом убежден, всматриваясь сквозь дым и разрушения, — что де Зут и Маринус скатились со смотровой площадки на землю и прижались к ней, поджав хвосты между голландских ляжек. — …она отрубила им хвосты, — поет Катлип, — своим кухонным… Ветер задувает пушечный дым на верхнюю палубу, окутав офицеров. Толбот видит их первым: — Они все еще на башне. Пенгалигон ковыляет к люку на пушечную палубу: нога воет от боли, трость стучит по палубе. «Будь ты проклят, проклят, проклят…» Лейтенанты следуют за ним, как нервные спаниели: каждую секунду ожидают его падения. — Приготовиться ко второму залпу, — ревет он вниз Уолдрону. — Десять гиней тому расчету, кто снесет Сторожевую башню! Голос Уолдрона прилетает криком: «Есть, сэр! Расчеты, слышали капитана?!» Разъяренный Пенгалигон хромает обратно на квартердек. Офицеры идут следом. — Удержите корабль на месте, мистер Уэц, — обращается он к мастеру паруса. Уэц решает в голове сложное алгебраическое уравнение, учитывающее скорость ветра, площадь парусов и угол поворота руля. — Удержу, капитан. — Капитан, — подает голос Катлип, — со ста двадцати ярдов мои парни изрешетят этот наглый дуэт из мушкетов. «Тристама, — как рассказал Фредерик, капитан линейного корабля его величества «Бленхейм», — разрубило цепным ядром [117] на квартердеке: он мог бы спастись, распластавшись на палубе. Так сделали его уоррент- офицеры, но только не Тристам, который никогда не кланялся опасности…» — Я не рискну посадить нас на мель, майор. Тогда день закончится слишком плохо. «Помнишь бульдога Чарли, — вздыхает Пенгалигон, — и крикетную биту?» — Дым, — моргает капитан и бормочет себе под нос, — режет глаза. «Трусы, как вороны, — верит он, — пожирают мертвых смельчаков». — Все это напоминает, — рассказывает Толботу и гардемаринам Рен, — мою маврикийскую кампанию на борту «Колючего»: три французских фрегата сидели у нас на хвосте, как свора гончих… — Сэр, — тихо говорит Хоувелл, — могу я предложить вам мой плащ? Дождь… Пенгалигон предпочитает не идти на мировую: — Я уже глубокий старик? Роберт Хоувелл возвращается в лейтенанта Хоувелла: — Не хотел обидеть вас, сэр. Уэц кричит, впередсмотрящий отвечает, канаты натягиваются, лебедки скрипят, дождь льет. Высокий, длинный склад на Дэдзиме с опозданием рушится, во все стороны разносятся грохот и скрежет. — …и я обнаруживаю, что заблудился на вражеском корабле, — продолжает рассказывать Рен, — в темноте, в дыму, в суматохе. Тогда я натянул на лицо капюшон, взял лампу и полез за пороховой обезьяной [118] вниз, к складу пороха, — там было темно, как ночью — залез на канатный склад, рядом с пороховым, и там притворился жуком — пожарником… Вновь появляется Уолдрон. — Сэр, орудия готовы ко второму залпу. «Распрямитесь, как морские офицеры… — думает Пенгалигон, наблюдая за де Зутом и Маринусом. …хоть погибнете, как морские офицеры». — Десять гиней, мистер Уолдрон. Уолдрон исчезает. Сквозь шум внизу доносится его крик: «Ну‑ка, врежем им!» Время растягивается. Заряжающие кричат: «Готов!» |