Книга Нефертари. Царица египетская, страница 40 – Мишель Моран

— На тебя и так много всего свалилось. Зачем тебе нести еще и тяжесть моей судьбы? Первый твой долг — перед Рамсесом, второй — перед народом.

Я посмотрела на Мерит. Няня уже знала, о чем я собираюсь спросить.

— Как ты думаешь — они могут из-за меня взбунтоваться?

Уосерит не стала меня обманывать.

— Всякое возможно. Особенно если Нил не разольется. Что говорит Рамсес?

— Он опасается, — прошептала я.

— Понятно. Никогда даже не упоминай о желании стать главной женой. Он решил отложить решение. Так пусть Исет жалуется и отвращает его от себя. А ты будь терпеливой, молчи — и он полюбит тебя еще сильнее.

— А решение? — спросила Мерит.

— Все зависит от того, как скоро Нефертари сумеет расположить к себе народ — мудростью и справедливостью. Фараон Сети завтра отбывает. В Фивах будет править только фараон Рамсес. Нефертари должна заработать себе славу мудрой царевны.

— Я создаю угрозу для Рамсеса. Правильно ли я вела себя сегодня в тронном зале?

Уосерит помедлила.

— Ты помешала Рамсесу совершить безрассудство — объявить тебя главной женой. Ты поставила благо Египта и фараона превыше собственного. — Уосерит грустно улыбнулась. — Ты его и вправду любишь.

Я кивнула. Я и вправду любила Рамсеса, и, в конце концов, такая любовь чего-то стоит.

Позже, ночью, Рамсес пришел ко мне, и Мерит ушла в свою комнату.

Фараону нечего было сказать. Он обнял меня, погладил по голове.

— Жаль, что так вышло, — шептал он снова и снова. — Мне очень жаль.

— Все хорошо, — ответила я, но мы оба в это не верили.

В день, когда весь Египет должен ликовать, люди выказывали сильнейшую озлобленность, восстали против царской стражи, чего не случалось со времен Эхнатона.

— Завтра все будет по-другому, — пообещал Рамсес. — Тебе нечего делать на улицах. Твое место рядом со мной, на троне. — Он усадил меня на постель и протянул какой-то предмет, завернутый в холст. — Это тебе, — шепнул Рамсес.

Холст был расписан изображениями Сешат — богини письма и счета. Развернув подарок, я почувствовала, что у меня вот-вот выскочит сердце. Я поднесла тяжелый свиток к масляной лампе и на свету медленно развернула папирус.

— Рамсес, откуда это?

Я держала в руках историю держав мира, от страны хеттов до Кипра, написанную и египетскими иероглифами, и на языке каждой из стран. Таким сокровищем даже Пасер не мог похвалиться.

— Писцы составляли его целый год — по моему приказу.

— Год? Но я ведь жила в храме Хатор…

Я сообразила, что это означает, и умолкла. Все печали сразу улетучились. Пусть народ меня ненавидит!

Мы упали на ложе и больше ни о чем в ту ночь не думали.

Вместо торжественного отплытия фараона получилась скромная церемония прощания на пристани. Быть может, неприязнь придворных ко мне перешла и на Сети — ведь он позволил сыну взять меня в жены, хотя и знал, что, продлись в Фивах засуха или случись мор, обвинят, скорее всего, меня. Царица Туйя, обнимая сына, едва сдерживала слезы, Рамсес хранил торжественное выражение лица. Кто знает, что случится, когда уйдет флотилия Сети; за криками чаек я расслышала, как он сказал Рамсесу:

— Половина войска остается у тебя. Если пройдет только слух о мятеже…

— Мятежа не будет.

— Пусть твои люди все время ходят по городу, — не успокаивался Сети. — Здесь остаются четыре советника. Пошли одного походить по улицам, послушать, что болтают в народе. Теперь Фивы — твоя столица.

Позади него в темнеющем небе светился, словно жемчужина, дворец Мальката.

— Пусть твое царствование прославит этот город. Нужно восстановить храм в Луксоре, дабы народ видел: для тебя нет ничего важнее почитания богов. — Сети поманил меня пальцем с драгоценным перстнем. — Малышка Нефертари!

Я крепко обняла фараона.

— Будь осторожна на восточном берегу. Будь терпелива с людьми.

— Постараюсь, — пообещала я.

Сети взял меня за руку и отвел в сторонку. «Он, конечно, хочет поговорить о том, что случилось вчера в городе», — подумала я. Но фараон заговорщицки прошептал:

— Заботься о моем сыне. Рамсес такой безрассудный, и рядом должен быть кто-то благоразумный.

Я вспыхнула.

— Наверное, тут больше подойдет Аша…

— Аша будет оберегать моего сына в сражении. А я опасаюсь дворцовых интриг. Не все живут по законам богини Маат [48] . Я знаю, за этими зелеными глазищами кроется разум, который все отлично понимает.

Сети отступил; я шагнула к Туйе, чтобы обнять ее на прощание, и Аджо дернулся на поводке и злобно клацнул зубами.

— Ну все, все, — отстранила меня Туйя. Послав мне из-под своего нубийского парика долгий взгляд, она добавила: — Он больше ни на кого не лает.

Загремели трубы, воздух наполнился звоном систров. Сети и Туйя поднялись на ладью и махали нам.

Рамсес и я помахали в ответ.

— И что чувствует полновластный повелитель Фив? — раздался позади голос Исет.

Рамсес посмотрел на нее, словно хотел спросить, как она додумалась задать такой вопрос.

— Одиночество, — сказал он.

До приема в тронном зале оставался еще час. Мы вернулись во дворец; Рамсес взял меня за руку, и все сразу поняли, куда мы пойдем. В конце концов, мы только вчера поженились!

Когда Мерит постучала в нашу дверь и сообщила, что просители собираются, Рамсес уже не чувствовал себя таким одиноким. Держась за руки, мы отправились в тронный зал, где глашатаи возвестили наше появление.

В зале собрался весь двор. Придворные у курильниц играли в бабки, вокруг возвышения музыканты исполняли мелодию на лирах и двойных флейтах. В дальнем углу смеялись женщины; несколько стариков в отороченных мехом одеждах играли в сенет. Все это больше походило на какое-то празднество, чем на прием, где решаются государственные дела. Я опешила.

— Здесь всегда так весело?

— Пока не начнется прием, — рассмеялся Рамсес.

— А куда все денутся?

— Большинство останется здесь. Музыканты уйдут, все замолчат.