Онлайн книга «У чужих берегов»
|
Вся корреспонденция заботливо отсортирована Игорем. Что ж, и здесь начнем с жалоб. «...Вы – народный следователь и блюститель закона. Прошу вас разъяснить: какой статьей Конституции предусмотрены колхозы? Какой закон наделил их правом на грабеж? Вы понимаете, что, потакая незаконным действиям, дискредитируете самую идею государственности?» Письмо грамотное, юридически аргументированное и принадлежит истинному интеллигентному врагу, забывшему подписаться. В корзину! ...В окно вползает рассвет... Вот тебе и на! Уже совсем светло! Сколько же времени? Наш «судебный будильник», как называет Игорь, засиженный мухами, неимоверно врущий измерительный прибор с надписью «Юнганс», показывает семь. Еще рано. Где же Игорь? Как я не заметил, что он ушел... Черт возьми – неужели задремал? Телефон окончательно встряхивает мысли. – Что ж, тебе особое приглашение с золотым обрезом? Лыков... Опоздание на бюро у Лыкова – смертный грех... У этого секретаря райкома необычная манера делать доклады. Он не стоит за столом, а ходит по комнате, заложив руки за спину, внезапно сам прерывает себя и, подойдя к какому-либо члену бюро, спрашивает: – А ты как думаешь по этому постановлению, Рукавишников? Наверное, эта манера от подполья. Я где-то уже видел картину, изображавшую заседание подпольного комитета. Там такое же, а Лыков – большевик с дореволюционным стажем и привлекался по делу о Ревельском восстании матросов. – Так вот, товарищи: на данном этапе враг будет жать на законность. Будет стараться убедить массу в том, что революция, которую мы сейчас проводим, противозаконна, что это произвол местных властей. А там, где «беззаконие», развязывается сопротивление этих самых... ревнителей законности. Сперва они будут искать юридические лазейки. В Октябре нам со всех сторон орали: «Революция против революции?!» Это же, дескать, беззаконие! И объявили нас, большевиков, врагами закона. Ну, сами знаете. А потом стали защищать свой «революционный закон» пулеметами. Предвижу, что и здесь так же будет. Вот нам и нужно одновременно подготовиться к активному сопротивлению и, в то же время, ломать пассивное. В этом отношении большую роль я отвожу следователю и судье. Они должны дать каждому нашему уполномоченному по коллективизации тезисы о... А ты, Виктор Павлыч, как думаешь? У Дьяконова вид загнанной лошади. Хоть пар и не идет, но щеки ввалились и грудь вздымается. – Я так думаю, – встает чекист. – Я так думаю, что мы опоздали, с «тезисами»... Я сейчас из западного угла приехал. На Вороновой заимке обнаружили изуродованный труп председателя Тропининского совета Любимова... Руки связаны заячьей проволокой, живот распорот, кишки выброшены, и в полость насыпана пшеница. А к груди подковным гвоздем бумажка прибита. Написано кровью. «Жри». С бюро мы возвращаемся вместе. По дороге пристал Желтовский. – Вы слышали о Любимове?! – шмыгает носом, волнуется Игорь. Дьяконов бормочет себе под нос: – «Тезисы»! «Законность»! Война! Не на живот, а на смерть – война! Расстреливать нужно! Прямо – отводить за поскотину и расстреливать! Игорь поддерживает: – Да, да! Прямо на месте расстреливать – и всё тут! Беспощадно! За поскотиной! – Вы что ерунду болтаете, граждане?! – Почему ерунду? – возмущается Игорь. – Сами знаем, что ерунду! А ты не мешай. Уж нельзя людям и подумать вслух! Верно, Желтовский? Идемте ко мне. Покажу кое-что... Жена Виктора принесла чай. Крепкий, сладкий, чуть забеленный молоком. Дьяконов любит такой чай. «Киргизский». И я очень люблю. После бессонных ночей здорово бодрит... – И тем не менее, – помешивая ложечкой сахар в стакане, продолжает свои мысли Дьяконов, – тем не менее Лыков прав. Под наступление юридический базис нужен. Не девятнадцатый год! И еще – выправлять положение. Загибают кое-где... Усердие не по разуму. Был я в Крещенке. Вижу – в кутузке сидит арестованный мужик. Выяснил – взаправдашний кулак. За что, спрашиваю, посадили? Отвечает: категорически-де отказался вывозить хлеб... И четыре дня сидит... А в районе только три лица имеют права ареста: ты, я да Шаркунов с твоей санкции. Нельзя позволять таких фокусов. – Освободил этого хлюста? – Конечно, освободил. Хлеб он все же вывез... На-ка вот, читай... Уже забытый бисерный женский почерк на листке тетрадки... Полиции, юстиции, жандармерии. Я прибыл. Командующий крестьянской армией Огоньков Федор. «Командарм Огоньков»! Меня разбирает смех, но Дьяконов смотрит с укором. – Не смейся. Такой прохвост, как этот конокрад, – умный, грамотный, смелый – в мутной воде может больших рыб нахватать. Ты обрати внимание: это не блатное кокетство, а самая настоящая политика. Знаешь, что из себя представляет Огоньков? – Бандит, ожидающий пули... Виктор Павлович поморщился... – Если бы это Шаркунов сказал! Огоньков – бывший черноморский матрос – анархист. Был в отряде Щуся. Потом перешел к нам. За грабежи при взятии Екатеринослава был арестован и предан суду Ревтрибунала, но бежал из-под стражи и исчез... Только недавно фирме удалось установить, что при Колчаке был комроты в партизанском отряде Рогово-Новоселова... Слыхал об этой сибирской махновщине? Сперва били белых, а потом стали грабить кого попало, направо и налево, и их пришлось ликвидировать... При нэпе, под чужой фамилией, окончил фельдшерскую школу – своих раненых лечит сам. Вот что такое Огоньков!.. Ох, чует мое сердце – теперь он развернется по-новому! Еще прошли месяцы... За окном камеры плакало небо, дребезжало от порывов ветра плохо примазанное стекло, где-то хлопали ставни... Я вернулся из района и мысленно подвел итоги... «Производственный минимум следователя» – восемь дел – выполнен, и каких дел! Три кулацких сынка, переодетые в вывернутые наизнанку полушубки, оглушили сторожа ссыпного пункта, связали и выбросили старика в ров, а потом выворотили пробой с дверей зернохранилища и подожгли зерно... На «деле», сверху, Игорь каллиграфически вывел: «Арестантское». В только что созданном колхозе в одну ночь пали семь лошадей и одиннадцать коров. Старший пастух и конюх исчезли. Впрочем, ненадолго. В уголке дела тоже: «Арестантское». Стальным ломом кто-то разнес на куски все оборудование еще одного маслозавода… Очень бы хотелось украсить игоревской пометкой правый уголок «дела», но пока что там мой синий карандаш: «Розыск». Пять «дел» о поджогах изб сельсоветчиков и активистов из бедноты. Остались люди без крова, и мало толку, что в окружном домзаке коротают свои последние дни семеро поджигателей. Сколько их еще по районам! Поздно ночью снова пришел ко мне Лыков и снова попросил: |