Онлайн книга «У чужих берегов»
|
– Барабанов?.. – Он самый... Я слышал, что и ты здесь, да все не собрался отыскать... А ты зачем здесь? – В командировке. А ты? – Тоже по долгу службы: начальник спецконвоя при этом Самарине... Чекиста Барабанова я хорошо знал по Владивостоку: умница, химик по образованию, живой, подвижный человек... – Неужели нельзя было послать кого-нибудь? Ну, без ромба, что ли? – Нас, брат, трое. Есть и без ромба. Арестант уж такой чрезвычайный, а вообще – прекрасный старикан! И как только его угораздило?.. Ну, пойдем, познакомлю. – Нет уж, потом как-нибудь. Лучше прогуляемся. – Эх!.. – вздохнул Барабанов. – Пьяная лавочка, а не корабль. Ладно, пойдем, посмотрим!.. Палуба была заполнена пассажирами. На полуюте, образовав круг, столпилось человек сорок. В кругу под гитарный перебор и две мандолины отплясывали лезгинку какой-то восточный человек и яркая блондинка, умело подкрашенная и, несомненно, тоже под градусом. К танцорам тщетно пытался пробиться молодой морячок. – Радист Серафимов, – шепнул мне Барабанов. – Похоже, что и этот пьян. Серафимов бесцеремонно расталкивал зрителей и кричал: – Кланька! Кланька! Сейчас же в каюту! От толпы отделился здоровенный детина и враскачку направился к радисту. – Взгляни повнимательнее на этого субъекта, – улыбнулся чекист. – Ни дать ни взять – Филька Шкворень из шишковской «Угрюм-реки». Как бы он не накостылял шею этому радио-Отелло!.. «Филька Шкворень» подошел к радисту и мрачно осведомился: – Тебе, што, больче других нужно? Радист, отталкивая его, продолжал кричать: – Кланька, Кланька! Прочь отсюда! Тебе говорю, прочь! Иди в каюту! Верзила поднес к его лицу могучий волосатый кулак. – Оставь женчину! Выматывайся отсель сам, пароходский, а то будешь зубы три дни разыскивать. Назревал скандал. Барабанов встревожился. – Черт дикий. Отделает Серафимова под лазарет, а второго радиста на судне нет... Вмешаться, что ли? Мы стояли на ботдеке. Боцман и матрос из брандспойта окатывали палубу, и я решил использовать ситуацию. – Боцман, дайте струю под ноги вон тем петухам! Боцман скользнул взглядом по четырем нашивкам на моем кителе. – Есть! И не без удовольствия выполнил распоряжение. Когда «Отелло» и «Филька», подпрыгивая, бросились в стороны, боцман, уже по собственной инициативе, ударил тугой струей по всему полупьяному кругу. Ют мгновенно опустел, остались только восточный человек и его партнерша. Они громко возмущались. Я опустился с ботдека и подошел к блондинке. – Ваша фамилия Березницкая? – Да, Березницкая... А что? Она смотрела, прищурясь, чуть вызывающе. – Завтра в четыре часа зайдите в каюту второго помощника капитана. – А что я там забыла? – Вы позабыли, что снабжали деньгами спекулянта Расторгуева. Хочу об этом напомнить... Рот ее открылся. Она беспомощно оглянулась, отыскивая кого-то, – быть может, восточного человека, быть может, Серафимова. Потухшим голосом сказала: – Хорошо... На следующий день мы с Барабановым снова делились впечатлениями о «Свердловске». – Манилов в морском издании, – сказал Барабанов про капитана. – Распущены все до безобразия! Действительно, «папаша», как говорит этот чахоточный. Бабы снабжают жулика деньгами для спекуляции, а капитан устроил у себя в каюте камеру хранения. Буфетчик оптом и в розницу спаивает народ, словно дореволюционный шинкарь, а капитан поощряет сукина сына! Уши корабля – радиорубку – заложило сомнительной любовью... – Знаешь, на всем этом фоне отрадное впечатление производит старший механик Волков. Правда, и он не без греха, любитель «традиций», но в общем – человек прямой, честный, бывший партизан. – Видал... Черт его знает! А ты до «Свердловска» был с ним знаком? Я не успел ответить. В каюту вошло несколько человек. Первым торжественно шествовал стюард пассажирского салона с подносом на вытянутых руках. На подносе стояло мельхиоровое ведерко, из которого выглядывали бутылочные головки. – Коньячок-с... Холодненький! – угодливо склонясь, проговорил стюард. За его гибкой спиной стоял уже известный мне буфетчик, далее перешептывались две напудренные девицы, в одной из них я узнал Березницкую. Группу замыкал неопределенных лет человек в новеньком, но очень помятом костюме мышиного цвета. – Неси закуску! – приказал стюарду буфетчик, умело сервируя столик. Мы с Барабановым еще не опомнились от этого зрелища, как человек в костюме протянул руку. – Заборский, Исидор Иосифович! Судовой врач. Очень приятно!.. Наконец я пришел в себя. Не подавая руки, ответил: – Не разделяю ваших эмоций. К знакомству сейчас не расположен. Тем более, что в меню этого обеда, кажется, не включен столь любимый вами консервированный виноград. Заборский был человек интеллигентный и понятливый: он немедленно ретировался. Я обратился к Березницкой: – Сколько помнится, наше свидание было назначено на шестнадцать часов, а сейчас только полдень. Вы слишком торопитесь... Когда мы остались в каюте втроем с буфетчиком, я открыл коньячную бутылку и, налив полный стакан, поднес ему. – Вот так-то лучше. Без лишних людей, – подмигнул чекист. – Ну, начнем с тебя, дорогой товарищ. Пей, не стесняйся, – свои люди! Буфетчик попятился к двери. – Что вы! Я при исполнении служебных обязанностей не пью-с... – А почему вам взбрело в голову, что мы будем пить при исполнении служебных обязанностей? – спросил я. – И что это за торжественный обед с дамами? Сами выдумали или Березницкая? – В рассуждении услужить хорошим людям... – Так... Выстрел направлен верно, гражданин Калугин, только малость обнизили. Ну, вот что: торжественный обед отменяется. Обедать мы будем в кают-компании на общих основаниях. Дальше: запрещаю продажу спиртных напитков на судне. Поняли? Никому! Без всяких исключений. Сложите все свои бутылки в винный погреб, в присутствии председателя судового комитета закройте погреб на замок и ключи доставьте мне. Я их опечатаю своей печатью. И не вздумайте хитрить: если увижу хоть одного пьяного, вы будете арестованы. Немедленно! – Помилуйте-с, за что же... – За соучастие в спекуляции Расторгуева. – Я? |