Онлайн книга «Манхэттен»
|
Она взяла его за руку и повела по пустым, чисто выметенным комнатам, в которых никто никогда еще не жил. Он был высокий, неуклюжий мужчина с блекло-синими глазами на белом, детском лице. – Но это стоит уйму денег, Берта! – С нашими средствами мы теперь можем себе это позволить. Твое положение требует этого. Подумай, как мы будем счастливы. Агент возвратился, потирая руки. – Прекрасно, прекрасно! Я вижу, что мы пришли к благоприятному решению. Вы поступаете очень разумно – во всем Нью-Йорке вы не найдете лучшей квартиры. Через несколько месяцев вы не достанете такой квартиры ни за какие деньги. – Мы берем ее с первого числа. – Очень хорошо, вы не пожалеете о вашем решении, мистер Олафсон. – Я пришлю вам чек завтра утром. – Как вам будет угодно. Будьте добры, ваш нынешний адрес… Агент вынул записную книжку и послюнил огрызок карандаша. Она выступила вперед: – Запишите лучше: отель «Астор». [51] А вещи на складе. Мистер Олафсон покраснел. – И… э… я бы хотел иметь имена двух лиц, могущих дать рекомендацию. – Я служу у «Китинг и Брэдли», сорок три, Парк-авеню. – Он как раз назначен помощником главного управляющего, – прибавила миссис Олафсон. Когда они вышли и пошли по набережной против ветра, она воскликнула: – Дорогой, я так счастлива! Теперь действительно стоит жить. – Но почему ты сказала ему, что мы живем в отеле «Астор»? – Не могла же я сказать, что мы живем в Бронксе. [52] Он бы подумал, что мы евреи, и не сдал бы нам квартиры. – Но ты ведь знаешь, что я не люблю этих штук. – Ну тогда переедем на несколько дней в отель «Астор», если уж ты хочешь быть правдивым. Мне еще никогда не приходилось жить в большом отеле. – Но, Берта, это дело принципа. Мне не нравится, когда ты так поступаешь. Она повернулась и посмотрела на него, раздувая ноздри. – Какая ты рохля, Билли! Почему я не вышла замуж за настоящего мужчину? Он взял ее за руку. – Идем, – сказал он грубо и отвернулся. Они пошли по перпендикулярной улице между строительными участками. На углу еще высился остов полуразрушенной фермы. Виднелась половина комнаты с голубыми, изъеденными коричневыми потеками обоями, закопченный камин, шаткий буфет и железная кровать, сложенная вдвое. Одна тарелка за другой скользит из жирных рук Бэда. Запах помоев и горячей мыльной пены. Взмах мочалкой, в раковину под кран, и тарелка летит на край стола, где ее перетирает длинноносый мальчик-еврей. Колени промокли от разлитой воды, жир стекает по рукам, локти сведены судорогой. – Черт побери, это не работа для белого человека! – А мне наплевать, было бы что жрать! – сказал еврей, перекрикивая звон посуды и шипенье плиты, на которой три повара, обливаясь потом, жарили яичницу с ветчиной, бифштексы, картошку и солонину с бобами. – Это верно, пожрать тут можно, – сказал Бэд и обвел языком зубы, высасывая кусочки солонины; он размалывал ее языком о нёбо. Взмах мочалкой, в раковину под кран, и тарелка летит на край стола, где ее перетирает длинноносый мальчик-еврей. Минута отдыха. Еврей протянул Бэду папиросу. Они облокотились о раковину. – Не Бог весть, как много зарабатываешь мытьем посуды. Папироса прилипла к толстой губе еврея и болталась, когда он говорил. – Конечно, это не работа для белого человека, – сказал Бэд. – Быть лакеем куда лучше. Там чаевые… Из закусочной вошел человек в коричневом котелке. У него были тяжелые челюсти, маленькие свиные глазки, во рту у него торчала длинная сигара. Бэд встретил его взгляд и почувствовал, как по его спине ползут мурашки. – Кто это? – прошептал он. – Не знаю. Вероятно, посетитель. – А вам не кажется, что он похож на сыщика? – Откуда я, черт возьми, знаю? Я никогда не был в тюрьме. – Еврей покраснел и выдвинул нижнюю челюсть. Мальчик из закусочной принес новую стопку грязных тарелок. Взмах мочалкой, в раковину под кран – и на край стола. Когда человек в коричневом котелке проходил по кухне, Бэд опустил глаза и уставился на свои красные, покрытые жиром руки. К черту! Что ж с того, если он даже и сыщик… Перемыв тарелки, Бэд направился к двери, вытер руки, взял куртку и шляпу, висевшие на гвозде, и вышел черным ходом мимо помойных ведер на улицу. Вот дурак! Лишился платы за два часа работы. В окне оптического магазина часы показывали двадцать пять минут третьего. Он пошел по Бродвею мимо Линкольн-сквер через Колумб-сквер [53] вниз, по направлению к центру, где толпа была гуще. Она лежала, подняв колени к подбородку, туго стянув ночную рубашку у пяток. – Ну постарайся заснуть, дорогая. Обещай маме, что ты будешь спать. – А папочка придет поцеловать меня на ночь? – Придет, когда вернется. Он опять пошел в контору. А мама идет к миссис Спингарн. – А когда папа придет домой? – Элли, я же тебя просила заснуть. Я не буду тушить свет. – Не надо, мамочка, от него тени. Когда придет папочка? – Когда освободится. – Она потушила газовый рожок. Тени во всех углах окрылились и слились. – Спокойной ночи, Эллен. Полоса света в дверях сузилась за мамой, медленно сузилась в длинную нить. Щелкнул замок; шаги удалились и замерли в передней. Хлопнула входная дверь; где-то в молчаливой комнате тикали часы. За стенами комнаты, за стенами дома – стук колес и удары копыт, громкие голоса. Гул рос. Было совершенно темно, только две полоски света образовали опрокинутое «L» в углу двери. Элли хотелось протянуть ноги, но она боялась. Она не смела оторвать глаз от опрокинутого «L» в углу двери. Если она закроет глаза, свет исчезнет. За кроватью, из-за оконных занавесей, из шкафа, из-под стола тени, скрипя, подползали к ней. Она обхватила ноги руками, прижала подбородок к коленям. Подушка набухала тенью, тени ищейками всползали на кровать. Если она закроет глаза, свет исчезнет. |