Онлайн книга «Манхэттен»
|
– Джимми! – Иду, мамочка. – Вспыхнув, он захлопнул окно и пошел в столовую как можно медленнее, чтобы румянец сбежал с лица. – Опять замечтался, Джимми. Мой маленький мечтатель… Он поставил масло возле тарелки матери и сел. – Ешь скорее баранину, пока она горячая. Почему ты не берешь горчицы? Будет гораздо вкуснее. Горчица обожгла ему язык, из глаз покатились слезы. – Слишком острая? – смеясь, спросила мать. – Надо привыкать к острым вещам… Он любил все острое. – Кто, мама? – Тот, кого я очень любила. Сидели молча. Слышно было, как работают его челюсти. Изредка сквозь закрытые окна долетал прерывистый грохот экипажей и трамваев. В трубах отопления щелкало и стучало. Во дворе истопник, весь вымазанный маслом, шлепая дряблыми губами, говорил какие-то слова горничной в крахмальной наколке – грязные слова. Горчица такого цвета, как… – О чем ты думаешь? – Ни о чем. – У нас не должно быть тайн друг от друга, дорогой. Помни, ты у меня единственное утешение. – Как ты думаешь, интересно быть тюленем? – По-моему, очень холодно. – Нет, холод не чувствуется… Тюлени защищены слоем жира – им всегда тепло, даже на льдине. Это было бы ужасно смешно… Можно плавать по морю, когда тебе захочется. Тюлени проплывают тысячи миль без остановки. – Мамочка тоже плыла тысячи миль без остановки, и ты тоже. – Когда? – А когда мы ездили за границу и обратно. – Она смеялась, глядя на него сияющими глазами. – Так ведь мы на пароходе… – А когда мы плавали на «Марии Стюарт»… – Мамочка, расскажи. В дверь постучали. – Войдите! Показалась стриженая голова лакея. – Можно убирать, мадам? – Да, и принесите компот, но только из свежих фруктов. Сегодня обед был очень невкусный. Лакей, отдуваясь, собрал тарелки на поднос. – Очень жаль, мадам. – Ну ничего, я знаю, что это не ваша вина. Что ты закажешь, Джимми? – Можно мне безе с сиропом? – Хорошо, если ты будешь умницей. – Буду! – взвизгнул Джимми. – Милый, нельзя так кричать за столом. – Ну ничего, мамочка. Мы только вдвоем… Ура! Безе с сиропом! – Джеймс, джентльмен ведет себя одинаково прилично как дома, так и в дебрях Африки. – Ах, если бы мы были в дебрях Африки! – Но мне было бы там страшно. – Я кричал бы, как сейчас, и разогнал бы львов и тигров. Лакей вернулся с двумя тарелками на подносе. – К сожалению, мадам, пирожные кончились. Я принес молодому джентльмену шоколадное мороженое. – Ой, мамочка… – Не огорчайся, милый. Это тоже вкусно. Кушай, а потом можешь сбегать вниз за конфетами. – Мамочка, дорогая… – Только не ешь мороженое так быстро… Ты простудишься. – Я уже кончил. – Ты проглотил его, маленький негодяй! Надень калоши, детка. – Но дождика ведь нет. – Слушай маму, дорогой, и, пожалуйста, не ходи долго. Дай слово, что ты скоро вернешься. Мама нехорошо себя чувствует сегодня и очень нервничает, когда ты на улице. Там столько опасностей… Он присел, чтобы надеть калоши. Пока он натягивал их, она подошла к нему и протянула доллар. Рука ее в длинном шелковом рукаве легла на его плечо. – Дорогой мой… – Она плакала. – Мамочка, не надо. – Он крепко обнял ее; он чувствовал под рукой пластинки корсета. – Я вернусь через минутку, через самую маленькую минутку. На лестнице, где медные палки придерживали на ступенях темно-красную дорожку, Джимми снял калоши и засунул их в карманы дождевика. Высоко вскинув голову, он прорвался сквозь паутину молящих взглядов рассыльных мальчишек, сидевших на скамье у конторки. «Гулять идете?» – спросил самый младший, белобрысый мальчик. Джимми сосредоточенно кивнул, шмыгнул мимо сверкающих пуговиц швейцара и вышел на Бродвей, полный звона, топота и лиц; когда лица выходили из полосы света от витрин и дуговых фонарей, на них ложились теневые маски. Он прошел мимо отеля «Ансония». [90] На пороге стоял чернобровый человек с сигарой во рту, – может быть, похититель детей. Нет, в «Ансонии» живут хорошие люди – такие же, как в нашем отеле. Телеграфная контора, бакалейная лавка, красильня, китайская прачечная, издающая острый, таинственный, влажный запах. Он ускорил шаги. Китайцы – страшные; они крадут детей. Подковы. Человек с керосиновым бидоном прошел мимо него, задев его жирным рукавом. Запах пота и керосина. Вдруг это поджигатель? Мысль о поджигателе заставила его содрогнуться. Пожар. Пожар. Кондитерская Хьюлера; из дверей – уютный запах никеля и хорошо вымытого мрамора, а из-под решетки, что под окнами, вьется теплый аромат варящегося шоколада. Черные и оранжевые фестоны в окнах. Он уже хочет войти, но вспоминает о «Зеркальной кондитерской» – это два квартала дальше; там вместе со сдачей дают маленький паровоз или автомобиль. Надо торопиться; на роликах было бы гораздо быстрее, можно убежать от бандитов, шпаны, налетчиков; на роликах, стреляя через плечо из большого револьвера. Бах! – один упал; это самый главный. Бах! – по кирпичной стене дома, по крышам, мимо изогнутых труб, на дом Утюг, по стропилам Бруклинского моста… «Зеркальная кондитерская». Он входит без колебаний. Он стоит у прилавка, ожидая, пока освободится продавщица. – Пожалуйста, фунт смеси за пятьдесят центов, – барабанит он. Она блондинка, чуть косит и смотрит на него недружелюбно, не отвечая. – Пожалуйста, будьте добры – я тороплюсь. – Ждите очереди! – огрызается она. Он стоит, мигая, с горящими щеками. Она сует ему завернутую коробку с чеком. – Платите в кассу. «Я не буду плакать». Дама в кассе – маленькая и седая. Она берет доллар через узенькую дверцу. Через такие дверцы входят и выходят зверьки в Отделении мелких млекопитающих. Касса весело трещит, радуясь деньгам. Четвертак, десять, пять и маленькая чашечка – разве это сорок центов? Вот так раз, вместо паровоза или автомобиля – чашечка! Он хватает деньги, оставляет в кассе чашечку и выбегает с коробкой под мышкой. «Мама скажет, что я очень долго ходил». Он идет домой, глядя перед собой, переживая грубое обращение блондинки. |