Онлайн книга «А я люблю женатого»
|
– Сам темный, – огрызнулся мальчик. – Я английский знаю в совершенстве. Я в Штатах был, в Австралии и во Франции. Сколько тебе лет? – Скоро тридцать. – А в скольких странах ты побывал? – Да ни в одной пока. – А сколько женщин у тебя было? Феликс вздохнул. – Пойдем! Он отвел Шурика наверх, в маленькую комнатку, где над столом висел плакатик, написанный им лично: «Жизнь – короткая шутка. И на любовь, и на искусство ее не хватит». – Опять француз? – ехидно спросил мальчик. – Нет, англичанин. Моэм. Ни одна женщина не переступит порога этого дома, пока я не встану на ноги. – Это правильно, – согласился Шурик. Шурик помог Феликсу дотащить картины до железнодорожной станции. – Искусство должно быть товаром, – вещал Шурик, – таким же, как водка и булки. Иначе оно бесполезно. В жизни все продается и все покупается. Не надо делать из этого трагедию. Вот здесь, – показал он, – самое бойкое место. И они стали развешивать картины. – Мне нельзя светиться, ты уж сам – как я учил, побойчее. С Богом! Мальчик хотел было уж уйти, но увидал среди картин смешной портрет – человек с оттопыренным ухом смотрел с холста ласково и печально. Таким видел себя сам Художник. Автопортрет, значит, был у него такой. Шурик подхватил его под мышку: – Это я унесу назад, а остальное – продавай смело. И не продешеви… В отделение милиции Феликса доставила милиционерша Аленушка, видная баба с длинной косой, мундир еле-еле застегивался на мощной груди. – Вот, товарищ лейтенант, – рапортовала она начальнику, – мало того, что понаехали с цветами и фруктами, так этот еще надумал картины продавать в неположенном месте. – Картины, говоришь? – живо отреагировал начальник. – Художник, значит. Ну-ну, – пошутил он, – я художник не местный – попишу и уеду. Так, что ли? Шел дождь. Феликс пил чай с Шуриком. – Я говорю – отпустите, меня же Феликсом зовут, как Дзержинского, а они – где регистрация? А я говорю – я всему вашему отделению милиции портреты нарисую, они опять – где регистрация? – возмущался Феликс. – Я им все картины отдал, и последние пятьдесят рублей тоже. Три дня отсрочки дали… Раскат грома. Сверкнула молния. Погасло электричество. Феликс зажег свечу. – Что же ты дурак такой? – спокойно спросил его мальчик. – Все объясняется просто. Когда Бог людям ум раздавал, я в бане мылся. Стыдно было выходить голым, вот я и не получил своей порции. В заброшенном саду Шурик достал из кармана настоящий пистолет: – А по воронам слабо? – Откуда это? – спросил Феликс, разглядывая оружие. – Папин! Взял на память! – Ты знаешь, что бывает за хранение? – Знаю! – мальчик безошибочно отбарабанил номер статьи и назвал срок: – Я юридически подкованный. – Подкованный, положи на место! – Не положу! Моя пушка, что хочу, то и делаю. Феликс выхватил у мальчика пистолет. – Видишь? – показал он на висящее яблоко и выстрелил. Яблоко упало. – Ух ты! – восхитился мальчик. – Патроны! – приказал Феликс. Шурик молча достал из кармана и отдал Феликсу запасную обойму. Ночью Феликсу снилось, что он летает. А внизу – что это? Дом, который принадлежал ему когда-то. Или горы? А может быть, море? Это – его родина, куда он возвращается мысленно. Вряд ли родина видится ему цветной. Воспоминания хрупкие, полет прерывист. Все полустертое, окутанное дымкой, загадочное. Одному ему понятное. «Так бывает, когда я закрываю глаза, – успокаивал себя художник. – Я вижу с закрытыми глазами. Я зрячий днем и ночью. Таким создал меня Бог, за что ему огромное спасибо. Я вижу все, что помню с детства. И что я навсегда потерял. Теперь нет уже этого дома. Нет тех, кто жил в нем. Есть я один и моя память. Война унесла моего отца, а потом и бабушку, она умерла от горя. Вся память о доме – я один. Сколько себя помню – рисую. Маленьким я рисовал портреты соседей, шумных, приветливых. Увидев себя, они говорили: «Какой ужас! Как похожи!» Все на свете считали, что я стану художником. Я выучился и стал им. Но как найти теперь моих соседей, раскиданных по свету. Остается помнить всех, кого я любил. И рисовать все по памяти. А если не получается нарисовать, просто видеть все это, прикрыв веки». В тот день на дачу к Феликсу случайно заехал старинный друг, преуспевающий юноша Влас со своей болтливой подругой Ирой. – Малоуютно, малоуютно, – щебетала Ира, обходя старенькую дачу. – Могли бы хоть пыль протереть и посуду вымыть. И ты совсем безобразно зарос! – Помнишь, каким я был на первом курсе? А ты? А Красавчик? – улыбнулся Феликс и показал Власу фотографию. Фото юношеской поры висело у художника в одной из комнат. Он безбородый, но суровый. Влас почти не изменившийся за эти годы, а рядом очень красивый молодой человек – Красавчик. – Помнишь, как ты купался голым в фонтане? Тебя, а не меня забирала десять лет назад милиция! – хохотал Феликс. Но, похоже, Власа мало волновали вспоминания. – Я, собственно, не за воспоминаниями, – смутился он, – те времена давно кончились. Я салон открыл, художественный. Ну решил по старой дружбе взять кое-что из твоих работ. Хотя… – Нет, нет, – защебетала Ира, – я вам как искусствовед говорю – здесь все непокупное, я уже посмотрела и оценила. Без обид, Феликс. Просто он хочет оказать тебе большую услугу. Никто этого брать не станет, просто Влас добрый! – Самовыражение и товарно-денежные отношения практически взаимно исключают друг друга, – встрял мальчик. – Это кто? – удивился Влас. – Сын соседки! – Правильный ребенок. Ладно, тащи что есть! – скомандовал Влас. – Какой ты крутой! – обнял друга Феликс. – Какой там я крутой, – отмахнулся приятель, – вот Красавчик большой человек, но поди до него достучись! – Слышал я, чем он занимается, – глухо отозвался Феликс. – Какая разница – чем. Главное как. Успешно! – Вот эту, пожалуй, я возьму, – Ира показала на автопортрет Феликса, тот самый, где Феликс изобразил себя с огромным оттопыренным ухом. – Ну еще, может быть, пару натюрмортов… Когда машина Власа отъехала, Феликс сказал: – Вот что значит старая дружба! – Боюсь, ты на этот счет сильно обольщаешься, – ухмыльнулся мальчик. – А картины и впрямь никто не купит, я так думаю. |