Онлайн книга «Девичьи сны»
|
– Вы Волков-Змиевский? – Да. – Мне нужно поговорить с вами. – Простите, мне некогда. – Он открывает дверь в комнату, где работают у компьютеров программисты. – Только один вопрос. – Женщина смотрит тревожными большими глазами. – Где Круглов? Волков-Змиевский останавливается. Прикрывает дверь. – А кто вы, собственно? – Меня зовут Галина. Георгий Петрович внезапно исчез, я очень тревожусь… Я дочь Штейнберга. – Вы дочь Леонида Михайловича? Пройдемте ко мне. – Волков-Змиевский ведет ее в свой кабинет. – Присаживайтесь, Галина Леонидовна. Я знаю, что ваш отец умер недавно… – Он умер седьмого марта. – Разбился, кажется, в машине? – Можно я закурю? – Да, пожалуйста. – Где же Георгий Петрович? В командировке? – Нет. В прошлый понедельник я подвез его до города, и по дороге он сказал, что намерен уволиться с работы. На следующий день пришло по почте его заявление об увольнении, а сам Круглов на работе не появился. Я не знаю, где он. Галина отворачивается к окну, быстрыми, нервными затяжками курит. – Так не поступают, – продолжает Волков-Змиевский. – Я, конечно, не формалист, но есть же порядок, который надо соблюдать. У нас были прекрасные отношения, я ведь знаю Георгия Петровича давно, с пятьдесят восьмого года. Я только окончил институт, пришел младшим научным сотрудником, когда Круглов работал тут с вашим отцом. Ну не тут, конечно, но в отделе Рогачева, из которого вообще-то и вырос наш институт… – Рогачев, – говорит Галина. – Может быть, Рогачев?.. – Я тогда, конечно, не все понимал, просто выполнял их поручения, но было ощущение, что они, ваш отец и Круглов, успешно завершали важное исследование. – Мне рассказывала мама: они чуть не погибли тогда, в шестидесятом. Какой-то аспирант нашел их полумертвыми и… – Этим аспирантом был я. – Вот как! – Галина расплющивает окурок в пепельнице. – Георгий Петрович никогда мне об этом не рассказывал, он вообще о своей работе не любил говорить. Отец тоже. Но мама догадывалась… Что у них произошло тогда в лаборатории? – Этого я не знаю. Меня, говорю же, они в свои дела не посвящали. Они остались в лаборатории после рабочего дня. Вечером мне вдруг позвонила ваша мама. Вера Николаевна, кажется? – Вера Никандровна. – Да. Позвонила и говорит: Леонид Михалыч не пришел с работы, очень беспокоюсь, не могли бы вы поехать в институт… Ну, я схватил машину, помчался. Дверь лаборатории была заперта изнутри. Пришлось взломать. Они оба лежали в глубоком обмороке. Тут и ваша мама приехала. Я вызвал «скорую». – Это все я знаю. А вот что у них произошло? – Да, «скорую» вызвал. Позвонил жене Круглова, Марии Васильевне, но не застал. Конечно, Рогачеву позвонил. – Рогачев, – говорит Галина. – Он не может знать, куда подевался Георгий Петрович? – Вряд ли. Он болеет, сильно сдал. Вот, может, Мария Васильевна? – О ней я и думаю. Дайте, пожалуйста, телефон Рогачевых. * * * Мария Васильевна Рогачева, в синем тренировочном костюме, замерла в одной из поз хатха-йоги, отрешенно полузакрыв глаза. Телефонный звонок. Мария Васильевна не реагирует. Телефон звонит настойчиво. – Маша, – раздается дребезжащий голос из соседней комнаты. – Почему не берешь трубку? Мария Васильевна, сморгнув неподвижность взгляда, гибко поднимается, идет к телефону. – Алло? – Мария Васильевна? – слышит она высокий голос. – Здравствуйте. Это дочь Штейнберга, Галя. – Здравствуйте, – медленно отвечает Рогачева. – Ради бога, простите за беспокойство. Уже несколько дней, как исчез Георгий Петрович. Вы, случайно, не знаете… – Он давно не докладывает мне о своих передвижениях. – Может быть, ваш сын знает? – Костя позавчера улетел в Алжир. – В Алжир?.. Ага… Господи, куда мог подеваться Георгий… – Я уже вам сказала, не знаю. – Да… извините… Мария Васильевна кладет трубку. Только изготовилась к продолжению хатха-йоги, как в комнату, шаркая домашними туфлями, постукивая палкой, вошел Рогачев. В руке у него газета. – Маша, кто звонил? – Какая тебе разница? – Никакой, – мелко кивает Рогачев. – Конечно, никакой нет разницы. Может, звонил президент академии. А может, твой любовник. Какая мне разница? – Что ты несешь, Глеб? Что ты вечно обижаешься? – Я обижаюсь? – притворно удивляется Рогачев. – Какое имеет право обижаться вздорный старик, которого ткнули носом в телевизор и велели ни во что не вмешиваться. – Тебе хочется сорвать на ком-нибудь свою обиду, – терпеливо говорит Мария Васильевна, – но ты прекрасно знаешь, что никто не виноват в том, что ты заболел. – Конечно, конечно. Никто. Я сам виноват в том, что свалился с инфарктом… Что обзавелся эндартериитом. Сам виноват, что стал никому не нужен… – Глеб, тебе семьдесят шесть. Согласись, это все-таки возраст. – Еще бы, еще бы! Я вполне созрел для забвения… для плезри… презлительного пинка в зад… – Ох! Это, в конце концов, невыносимо, – говорит Мария Васильевна, взбивая перед зеркалом прическу. – Уж кому-кому, а тебе не стоило бы жаловаться на жизнь. Разве ты не достиг всего, что хотел? Почета, денег, славы… – О чем ты говоришь, Маша? – Рогачев потрясает газетой. – Какая слава, обо мне давно забыли, мое имя перестали упоминать… – Славы, женщин, – ровным голосом продолжает Mария Васильевна. – Увел молодую жену от своего сотрудника. – Положим, ты сама вешалась мне на шею. – Ложь! – Она гневно повертывается к нему. – Не смей меня унижать. Это ты не давал мне проходу. На ушах стоял. Поддалась уговорам восходящего научного светила, ушла от Круглова… – «Поддалась уговорам», – передразнивает Рогачев. – Что же это ты не устояла? – Потому что была дура. И прекратим этот разговор. – Я дал твоему Круглову все, что нужно для серьезной научной работы. Круглову и этому… Штейнбергу. Все условия им создал! А они что? Черной неблагодарностью ответили. Грубияны! Подонки! – Кстати, звонила сейчас дочь Штейнберга. Куда-то запропастился Круглов. – Да пропади они пропадом! – Перестань, Глеб! Иди смотри свой телевизор. – И пойду! – Он, сдвинув очки на лоб, ищет в газете. – Вот! Сейчас начнется художественный фильм «Берегите мужчин». А-а, вот именно, вот именно – мужчин берегите! |