Онлайн книга «Вред любви очевиден»
|
– Закончил университет в двадцать третьем году. Адвокат Браун, к вашим услугам. Ксана что-то считает в уме и смотрит ошарашенно. – Я девятьсот первого года рождения, – говорит Браун. – Я запутался, – с тоской объясняет Максим невозмутимому Феде. – Надо взять себя в руки, и всё. Да, я люблю Лерку, ну и что? Любить одно, а жить другое. Не могу я с ней жить! Душит она меня! А ты с ней не встречаешься? Нет? Она тебя не любит. Смеётся над тобой. Этот, говорит, припадочный, в светлых мечтах и в грязных носках! А ты чего в куртке? – сними, жарко. Тянется к Фёдору, собирается, что ли, куртку ему расстегнуть. Фёдор коротко и сильно бьёт его по лицу. – О, ребята уже поговорили, – комментируют за соседним столиком. Юра выбегает во двор, Эльвиры нет. Он туда-сюда посмотрел – нет. Собрался уходить. – Русский! – пропел голосок. – За помойкой не смотрел? Юра бежит к мусорному баку, из-за которого вылезает чумазая. – Ну чего, беленький, свободен? – Свободен! – смеётся Юра. – Мамка сразу отрубилась. Идут по городу к рынку. – Тырить со мной будешь? – Нет, не могу. Ты давай сама, а я на стрёме. – А нужна мне стрёма твоя! Я чисто работаю, два раза только замели. Я такую косметику вчера взяла! – А тебя ничего… отпускают? – Да кто с нами будет возиться… с испанцами. Я же не беженка, я в Горелове прописана. В школу хожу… ходила. Тут год пропустила. Тебе сколько лет? – Полных десять. – А я старше тебя! Мне в марте одиннадцать было. Ну чего, русский, кушать хочешь? Посиди тут. Иван и ещё двое парней плавают по каналу. Лера машет им. – Ребята! Хватит! Акция закончена! Нельзя в этой воде долго, шкура облезет! – Петербург – столица небесной России! – отвечает Иван. – Да здравствует чистота! – кричит другой парень. – Мы молодые уборщики страны! – Господин Браун, – говорит Варя, – вам сто четыре года? Это… так нельзя оставлять. Вы, может, старейший житель Петербурга. Я напишу. Я с одной газетой сотрудничаю. Старик посмотрел на визитку. – Госпожа… Варвара Панкратова? Благодарю. Простите, что не могу сегодня принять вас как следует. Я… нездоров. По лицу его вдруг быстро побежали слёзы. – Простите, извините, – забормотали девочки. – Мы пойдём, спасибо. Мы всё сделаем. Мы место пометим, вам потом можем показать. До свидания. Вылетели из комнаты. Старик остался один. – Дора, Дора, – зовёт он. – Дора… Наказание, а не собака. Дора! Ко мне! Федя на улице, злой. Бормочет: «Гадина… тварь». Заходит в компьютерный центр. Довольно приличный – там даже есть маленькое кафе для общения усталых путешественников. Платит, садится. Женщина пьёт кофе, держа чашку растопыренными пальцами, – сушит лак. – Везде была, – говорит она Фариде. В Германии, в Италии, в Америке. На юге Франции прожила четыре года. – Хорошо там? – спрашивает Фарида. – Хорошо. Только странно: как будто ты уже умер. – Умер и в рай попал, да? – Не то чтобы в рай. Куда-то попал. И это уже не ты. Очень хорошо, а на жизнь не похоже. – В гости приехали? Я говорю – вы в Питер как, погостить? – Найти одного человечка, – говорит Клара и темнеет лицом. – Мне человечка найти надо. Эльвира шустро движется по рынку. Тырит она действительно ловко. Иногда вступает в разговор с продавцами, те сами кидают ей помидор или гранат. Лера и Космонавтов сидят в сквере. Космонавтов разделся до пояса, поливает себя водой из бутылки. – Это было в тему, – говорит он. – Вы не сходя с места придумали для людей смысл жизни! – Себе только не могу придумать. Смысл жизни. Я вот целый день по городу ходила… – И встретили меня! – Он женится, – говорит Лера каменным голосом. – В августе. Двадцать первого. – Чёрт с ним, пусть он женится. – Нет. Он не имеет права. Он мою жизнь поломал и девочке этой поломает. Девочка хорошая. Я её ненавижу, но она хорошая. – Какие варианты? – спрашивает Космонавтов. – Кого надо убить? – Оставьте эту театральщину. Кривляется как шут. Как не надоест. – Надоело, – соглашается Космонавтов. – Но что делать! Не могу серьёзно с людьми разговаривать! – Почему? – Потому что ничего серьёзного больше на свете нет. – Почему? – Потому, что всё серьёзное – закончилось. Человек – человек вообще – вырос, сдал экзамены, помните, были всякие экзамены – по религии, по истории, по литературе, ну, всякие, помните, как человечество мучилось. Воевало за веру, создавало империи, строило башни, потрясало сердца глаголом. Ну вот. Человек сдавал экзамены и провалился. И всё закончилось. И человек пошёл вон. Теперь человек свободен. Никто его больше не тронет. – Первый раз слышу такую чушь. – Это не чушь. Это откровение Иоанна Космонавтова! Я последний пророк. – Но я люблю – значит, любовь осталась? А это что, несерьёзно? – Любви немножко осталось, – соглашается Иван. – Понимаете, человеческий проект постепенно закрывается. (Иван делает соответствующий знак скрещёнными руками). Идёт эвакуация остатков света. Но женщины задержали эвакуацию любви с лица Земли. Они не соглашались без любви дорабатывать историю. Такие упрямые! Так что ваши страдания, Лера, – на вашей совести. – Нормально. Хорошее мужское рассуждение. Типа «сама виновата». Варя и Ксана нашли пустынное место с мягкой землёй, зарыли останки. Действовали они руками и столовой ложкой, так что пришлось отмывать руки – тем же способом, что и Космонавтов. – Спи спокойно, Дора Браун, – подводит итог Варя. – Сумку вернуть, как думаешь? – спрашивает Ксана. – Обойдутся, – решает Варя. – Ну вот. Семь часов. В семь часов он туда и приходит. Почти каждый день. – Пойдём. Я должна наконец посмотреть на него. А ты видела, он в чате сидит или что? – Не знаю. Боюсь, всего боюсь. Такое лицо! Ну, я так представляю себе Раскольникова. Романтический тип красоты. С демоническим оттенком. Худой, чёрный. Видно, что безумно умный и ужасно несчастный. У него есть в прошлом какая-то тайна… – Главное – не было б там наркоты, вот что, – говорит Ксана. – Худой, несчастный… Это всё. Это даже не думай. Девочки идут по городу. – Варя, я не понимаю, чего ты тормозишь? Подойди, улыбнись, спроси что-нибудь. Или лучше – попроси помочь. Пригласи на чашечку кофе. Он тебя спросит, например, а кто ваш любимый писатель? А ты ответишь: конечно, Достоевский! |