Онлайн книга «Вред любви очевиден»
|
– Я верю, Маша. Я сам знаю. Разрываюсь на части… – Но мне ведь какая-то часть положена, правда? – Правда. – Подавай сюда мою часть… Мм, ничего, часть такая… не маленькая… моя? Честно – моя? – Твоя, твоя… забирай… Ранним утром Миша вернулся домой. Костян спит на раскладушке в кухне. Вышла Лена. – Миша, у Даши температура тридцать девять. – Вызывай врача. – Там занято всё время. Надо ногами идти. – Хорошо, сейчас схожу. А вообще зачем? Бюллетень тебе не нужен, диагноз и так ясен. – Пусть послушают, вдруг воспаление лёгких? – Хорошо. Хотя никакого воспаления лёгких у неё нет. – Очень кашляет… Костян ворочается. – Что наш ярославский вепрь? – Говорит – скоро на работу. Миша, пока Даша не выздоровеет, в деревню ехать нельзя. – Да, Лена, да. – Миша… – Лена гладит его по руке. – У нас в школе, рядом, место будет учительницы начальных классов. Я хочу пойти. Как ты думаешь? Семь шестьсот зарплата. Но ещё продлёнка – там полставки… – Надо подумать. Всё, я пошёл в поликлинику. – Миша, – говорит Лена тихо. – У нас всё в порядке? – У нас всё отлично! – натянуто улыбается Миша. Репетиция в «Свободной опере». – Маша, – строго замечает Герцель. – Вы сегодня никуда не годитесь. У меня такое впечатление, что вы меня вообще не слышите! Ни слова! У вас завтра – «Прекрасная Елена», вы в состоянии петь? Придут эксперты из «Золотой маски», между прочим. – Простите, Лев Давидович, – отвечает Маша. – У меня личное… Конечно, я буду петь. – Репетиция закончена, – объявляет Герцель. – Маша, подойдите ко мне. Артисты расходятся, Маша подходит к Герцелю. – Что там у вас такое? – недовольно спрашивает Герцель. – Мужчина? – Да. – Серьёзное что-нибудь? – Да. – Плохо, – говорит Герцель. – Женатый, что ли? – Да. – Совсем плохо. Актёр? Музыкант? – Нет. – Хуже некуда, – констатирует Герцель. – Чужак из публики. Маша, вы можете понять, что вы – необыкновенный человек и всё обыкновенное – не для вас? Вот, – Герцель показывает на сцену, – ваше царство. Там, – Герцель показывает на пространство за окнами, – для вас нет ничего. Там горе, унижение, слёзы, распад, сломанная жизнь. Каждый раз, когда вы сунете туда своё красивое лицо – по нему кто-нибудь ударит. Это закон. Талант выдают только тем, кто там – жить не может. Вы мне верите? – Да, – отвечает Маша. – Лев Давидович, не волнуйтесь так, я спою… – И упав на колени, мы молим о чуде — Одари нас своими благами вновь! — поёт Маша в образе Прекрасной Елены Оффенбаха. – В мире только любовь нас прощает и судит, Миром правит любовь, миром правит любовь… Не очень-то она и верит в то, о чём поёт, эта кокетливая рыжая вертушка, но, глядя на неё, переливающуюся, звонкую, радостную, так хочется жить, любить, петь… Миша, Лена и Костян грузят машину – отправляются в деревню. Узлы, чемоданы, сумки. Миша взмок, бегая снизу вверх. Наконец, усаживаются. Лена и Даша на заднем сиденье, Даша со своим медведем. – Внимание! – говорит Миша. – Работают все радиостанции Советского Союза! Сегодня у нас историческое событие – в известном направлении стартует машина «жигули»! Десять, девять, восемь… – Надо же, какой ты весёлый… – замечает Лена. – Просто удивительно. – Семь, шесть, пять… – Первый раз вижу, чтоб с таким удовольствием собирался… – Четыре, три, два… Один! Старт! – восклицает Миша. – Поехали! Я всегда весёлый, Лена, когда солнце светит. Ну, Костян, береги квартиру. Костя машет вслед. – Ты так и не сказал, когда приедешь. – Ну, разберёмся. Приеду, куда я денусь. – Денег на месяц в обрез… – Я знаю. Будут деньги. – Интересно, откуда? – Я сказал – будут. В крайнем случае, продам свой скелет. – Папа, – испуганно говорит Даша. – Не надо скелет… Как ты его вынимать будешь из тела? – Тогда остаётся ограбить банк. – Банк? – задумывается Даша. – Банк можно. Только большой… – Чтоб незаметно было? Умница. Так и поступим. Квартира Маши. Миша влетает радостный. – Всё, Машка! Свободен! Вот он я! – Да, я смотрю, мужички вообще повеселели – жён на дачу отправили, в глазах поиск… Не думала я, что въеду в такую пошлятину. – Ты опять… – Есть хочешь? – А то! Шесть часов за рулём. – Пошли в кухню. Маша делает салат как-то сердито, без вдохновения. В её сияющей красоте стало проступать что-то жёсткое, резкое. – Хорошо в деревне… – говорит Миша. – Звуки такие, знаешь, приятные – животные всякие поют-мычат… – Через две недели у нас в театре сезон закрывается. Поедем в Крым? Да, нет? Говори сразу. Миша задумался. – Если честно, Маш, денег нет. Но я что-нибудь придумаю. Да. Придётся к отцу ехать, у него всегда запасец… Поехали со мной, а? Ты ему понравишься, это точно. У него дом, хозяйство, парники… – А что ты ему скажешь, интересно, про меня? – Скажу – любимая женщина. Маша улыбается. – Не, он поймёт. Он сам ходок был тот ещё, даже при маме. Маша перестаёт улыбаться. – Понятно. Значит, распутство у вас фамильное. – Вы, Мария Фёдоровна, с каких моральных высот сейчас изволите судить? – Ты хочешь сказать, что я распутна? – Когда я это говорил? Я ни слова не сказал! – И что, твой папочка хозяйственный – он тоже крест на груди носит? – Нет, что ты. Он коммунист был правоверный. Как мы, значит, свернули с пути, так Иван Петрович мой от государства отделился. Всё, говорит, погибайте без меня в мире голого чистогана. Предали, говорит, вы и отцов, и дедов, и прадедов… – По крайней мере, по твоему рассказу видно, что это честный человек. – Ты не сказала – «в отличие от тебя»… – А ты можешь назвать себя честным человеком? Назови и перекрестись! Перекрестись, православный! Миша отодвигает тарелку. |