Онлайн книга «Ледяная трилогия»
|
– Мохо, твой цинизм скучен. – Экос взяла его левую руку. Ар – правую. – А я вообще скучный человек. Поэтому и живу один. А цинизм – это единственное, что меня спасает. Вернее – спасало. До второго марта. – Почему только до второго марта? – Экос гладила под водой его запястье. – Потому что второго марта я принял ошибочное решение. Я решил ездить только с водителем, а охранника не брать. Временно отдать его Рите Солоухиной. Которой? Нужен водитель. Потому что? Она ошпарила руку. Когда? Делала фондю. Сыром расплавленным, сыром… – Ты жалеешь, что помог ей? – Ар гладила его другую руку. – Я жалею, что на время изменил своему цинизму. – Тебе стало ее жалко?. – Не то чтобы… просто мне нравятся ее ноги. И как она работает. – Мохо, но это довольно циничный аргумент. – Нет. Если бы он был по-настоящему циничным, я бы не оказался лохом. Лохом. Которого взяли голыми руками. – Разве они были не в перчатках? – подняла тонкие брови Экос. Они с Ар засмеялись. – Да, – серьезно пожевал губами Боренбойм, – эти суки были в перчатках. Кстати, девочки, а где мои очки? – Ты ложишься в ванну в очках? – Иногда. – Они же потеют. – Это мне не мешает. – Видеть? – Думать. Где они? – Сзади. Он обернулся. Рядом с его головой на мраморном подиуме лежали очки и часы. Часы показывали 23. 55. Он надел очки. Стал надевать часы. В приоткрытую дверь вошла голая девочка: 12 лет, угловатое худое тело, безволосый лобок, русые короткие волосы, большие голубые глаза, спокойное и доброе лицо. Она угловато перекинула ногу через невысокий края ванны, ступила в нее. Подошла к Боренбойму и опустилась перед ним на колени: – Здравствуй, Мохо. Боренбойм сумрачно глянул на нее. – Я Ип. Боренбойм собрался сказать что-то, но заметил большой белый шрам на груди девочки. Он посмотрел на свой синяк. – Можно я положу тебе руку на грудь? – спросила девочка. Боренбойм перевел взгляд на ее шрам, потом посмотрел на женщин. В центре груди у каждой тоже были шрамы. – Вас что… тоже? – поправил он очки. Женщины кивнули, не переставая улыбаться. – Меня били в грудь ледяным молотом шестнадцать раз. – Ар приподнялась на коленях. – Смотри. Он увидел заросшие рубцы на ее груди. – Я трижды теряла сознание. Пока мое сердце не заговорило и не назвало мое истинное имя: Ар. После этого меня отнесли в купальню, обмыли, наложили повязку на раны. И потом один из братьев прижался к моей груди своей грудью. И его сердце заговорило с моим сердцем. И я плакала. Первый раз в жизни я плакала от счастья. – А меня били семь раз, – заговорила Экос. – Вот… видишь… один большой шрам и два небольших шрамика. А я тогда просто обливалась кровью. Меня взяли на даче. Привязали к дубу. И били ледяным молотом. А сердце молчало. Оно не хотело говорить. Не хотело просыпаться. Оно хотело спать до самой смерти. Чтобы сонным сгнить в гробу, как у миллиардов людей… У меня тонкая кожа. Лед прорвал ее сразу. И крови было много. Молот был весь в крови. И когда сердце заговорило и назвало мое настоящее имя – Экос, меня поцеловал стучащий. В губы. Это был мой первый братский поцелуй. – Поцеловал? – Да. – Стучащий? – Стучащий. – То есть – стукач? – нервно усмехнулся Боренбойм, глядя в большие глаза девочки. – Называй так, если тебе удобно, – спокойно ответила Экос. – Твой цинизм – это броня. Единственная защита от искренности. Которая тебя всегда пугала, – гладила его руку Ар. – Как только она рухнет, ты станешь не просто счастливым. Ты поймешь, что такое настоящая свобода, – добавила Экос. Девочка по-прежнему стояла на коленях. По-детски вопросительно смотрела на Боренбойма. – М-да… наверно… – Он с трудом оторвал взгляд от глаз девочки. – А вот меня стукач не поцеловал. А жаль. Решительно поправил очки. И неожиданно резко встал. Вода плеснула на женщин. – Вот что, девочки мои. Подводный массаж мне сейчас не в кайф. Значит, расслабляться мы не будем. Времени у меня нет. Зовите ваших быков. Пусть скажут на правильном русском: сколько, где и когда. – Здесь нет никаких быков. – Экос вытерла ладонью лицо. – Тут только мы и служанка, – улыбалась Ар. – И еще кошка, – произнесла девочка. – Но она сейчас спит в корзине. У нее скоро будут котята. А можно мне положить руку тебе на грудь? – Зачем? – спросил Боренбойм. – Чтобы поговорить с твоим сердцем. Боренбойм вышел из ванны. Взял полотенце. Протер очки. Стал вытираться. Поморщился от боли. – Значит, быки снаружи. Ясно. – Снаружи? – Экос погладила свое плечо. – Там тоже нет быков. Там только березы. – И снег. Но он уже плохой, – добавила девочка. Боренбойм угрюмо покосился на нее. Обвязал свой худощавый торс полотенцем: – Где моя одежда? – В спальне. Он вышел из ванной комнаты. Оказался в просторном многокомнатном помещении. Богато обставленном: ковры, дорогая мебель, хрустальные люстры, картины старых мастеров. Тихо звучала музыка Моцарта. Он подошел к окну. Отвел штору зеленого бархата. Глянул: ночной березовый лес, белеющие в полутьме остатки снега. Где-то далеко лаяла собака. – Что жилаете випить? – раздался женский голос с акцентом. Он обернулся. Поодаль стояла таиландка: 42 года, невысокая, некрасивая, полноватая, серый спортивный костюм, синие с блестками шлепанцы на смуглых босых ногах с лиловым педикюром. – Где спальня? – Боренбойм брезгливо покосился на ее ноги. – А вот издес. – Она повернулась. Пошла. Он двинулся за ней. Подвела. Показала морщинистой рукой. Спальня была небольшой: по стенам индийская льняная ткань с желто-зеленым орнаментом, зеркало с подзеркальным столиком, индийский парчовый пуф, две большие бронзовые вазы по углам, двуспальная кровать под индийским покрывалом. На кровати – аккуратной стопкой одежда Боренбойма. Он подошел. Взял. Проверил карманы: бумажник, ключи. Мобильный остался в портфеле. Он надел трусы. Брюки. Вместо разорванной майки была новая. – Оперативные… – усмехнулся он. |