Онлайн книга «Прозрачные леса под Люксембургом»
|
– Куда же ты все-таки? – Действительно никуда. Сойду где-нибудь, устроюсь… – У тебя что ж, никого нет? – У-у, – она покачала головой. – В ряду вещей, о которых мечтал мой муж, я оказалась самой доступной. – Поедем со мной в Москву, – неожиданно предложил Леха. – У меня комната с видом на набережную. Будем чай пить с малиной, на реку смотреть. Ну, еще театр, салют, зоопарк. – Поедем, – безразлично согласилась она. Он бросил сигарету, наклонился и поцеловал ее в губы. Можно сказать, символически. Она не оттолкнула его, только спросила: – Зачем? – Хотел убедиться в твоей доступности… – Убедился? – Пока неясно… – Тогда разреши, это сделаю я. Она обняла его, поцеловала долго и пронзительно, как целуют первый и последний раз. – И что теперь? – задохнувшись, спросил он. – Теперь мы вернемся в купе, а завтра разойдемся… Каждый на своей станции… Утром он тронул ее за плечо. – Тома, вставай, нам скоро выходить. Она и не спала. Повернулась к нему. – Ты серьезно? Он не ответил. Стоя у зеркала, расчесывал влажные волосы. Тома села на постели, прижав одеяло к груди. Растерянная, верящая и не верящая… – Я нужна тебе? Леха сел напротив нее, засмеялся и воткнул свою расческу в ее спутанные волосы. – Если б ты знала, на кого ты сейчас похожа… Леха зашел в здание с вывеской «Производственное объединение “Уралзолото”». – Здорово, Удмурт! – В отпуск? – Да, да… Улыбались, жали руки, были действительно рады друг другу. – Ну, как вы там, на Крайнем Севере? Задыхаетесь от нехватки витаминов? – Задыхаемся, но по-прежнему самоотреченно строим социализм с человеческим лицом… – Это с твоим-то… – А что, лицо как лицо, – серьезно ответил Леха. – Ему бы еще хоть какое-нибудь выражение придать… Бухгалтер – молодой парень, Лехин ровесник, – сверяясь по ведомости, набирал на калькуляторе. – Итого: сто сорок восемь, будем считать, сто пятьдесят трудодней. По червонцу на день – тысяча пятьсот рублей. – Две с половиной, – с нажимом сказал Леха. – Паниковский, зачем вам деньги – у вас же нет вкуса. – Это у тебя нет вкуса, если ты считаешь, что старатель может прожить на полторы штуки в месяц. – Ладно, уговорил. Две. – Ладно. Хлопнули по рукам. – Чего ты в отпуск-то? – отсчитывая деньги, спросил бухгалтер. – Вроде не сезон. – Устал, – односложно ответил Леха. – Устал… Сейчас самая работа – не бей лежачего. – Устают по-разному, Эдик… Бухгалтер внимательно посмотрел на него. – Добавить тебе еще полштуки? – Добавь. Пробивались в вечернем небе габаритные огни самолета. Дремали пассажиры. По проходу, настойчиво предлагая воду и леденцы, шла длинноногая хозяйка салона. Тома спала, положив Лехе голову на плечо, и в том, как невесомо прислонилась она к нему, во всей ее угловатой позе ощущались неуверенность и настороженность. Темно-фиолетовые облака лежали за окнами иллюминаторов. Леха что-то записывал в блокнот, перечеркивал, записывал вновь. Мучительно тяжело давались слова. «Душа обязана трудиться: и день и ночь, и день и ночь…» Она и трудилась: с восьми утра до восьми вечера, промывая ненавистный золотой песок, стиралась, мылась, тайком пила водку, нарушая непреложный сухой закон, ложилась спать. И не могла растратить себя даже на письмо – потому как писать ей, в сущности, было некому. И теперь ей было необходимо вернуть созерцание и покой с помощью таинственных неподвластных знаков, именуемых словами, и женщины, так неожиданно прибившейся к оскудевшему берегу. Он вырвал исписанный листок, скомкал, бросил на пол. Повернулся к Томе и осторожно коснулся губами ее волос. Она улыбнулась скованно. Ресторан был закрыт на обед. В полумраке застилались чистые скатерти, расставлялись приборы и неизменные таблички «Стол заказан». Леха постучал. За дверью возникло недовольное лицо швейцара. – Не видишь: обед. – Раю позови. – Какую? – Любую. Лицо швейцара приобрело еще более кислый оттенок, но пошел – рискни, не позови официантку. Показалась Рая. Немолодая, сдобная, жеманная. – Здравствуй, Лешенька. Где пропадал? – В командировке. – Что это за командировки такие по полгода? – Бывают и такие. Нам бы посидеть. – Так обед. – Ну придумай что-нибудь. Рая на секунду задумалась, поднимая себе цену в глазах Тамары. – Пойдемте. Сидели в дальнем углу ресторана. За тяжелыми пыльными гардинами шумела улица Горького. Гремела кухня. Носила и носила заказы Рая. – А почему мы не пришли вечером? – спросила Тома. – О, вечером здесь такая свалка: пьяные актеры, мат, дым коромыслом. В общем, праздник жизни, к которому мы не имеем никакого отношения. – А какое ты вообще имеешь отношение к Дому актера? – Самое далекое. Когда-то закончил литературный институт. Написал три пьесы. – Идут? – Идут. Вот здесь, – он постучал пальцем по лбу. – Но зато как идут. Поставлены и разыграны мною до мельчайших мизансцен. Под занавес, конечно, шквал аплодисментов, особо слабонервные зрители рыдают, кричат «браво», вызывают автора. – И ты выходишь… – И я выхожу… Простой, доступный, в джинсах, свитере грубой вязки… – А в твоей голове уже рождаются новые замыслы, ты весь охвачен ими, тебе претят эти аплодисменты, скорее бы домой, сесть за стол… – Откуда ты знаешь? – удивился он. – Я актриса. Правда, бывшая. – Что значит бывшая? – Бывшая, Леша, это когда все в прошлом… Закончила училище – вызвали в какой-то Заступинск, я не поехала. Показалась в один театр, в другой… Где-то не подошла внешне – я же не красотка, сама это знаю, – где-то надо было переспать – я не смогла. Со всех дел вышла замуж, уехала на Север. Вела народный театр. Один шахтер, молодой парень, как он играл Гамлета… Отыграли премьеру, собрались отметить, зашли в гримерку, а он… – Она отвернулась. – Повесился на батарее парового отопления. На столе записка: «Быть или не быть? Быть и давать стране угля». |