Онлайн книга «Прозрачные леса под Люксембургом»
|
Леха наполнил рюмку. – Налей и мне, – попросила Тома. Леха налил, поднял рюмку. – Давай попробуем показаться в Москве. Все-таки есть какие-то знакомства. – Давай, – безразлично согласилась она. – Тебе что, все равно, что ли? – разозлился он. – А тебе? В раскрытое окно свежестью чистых облаков врывался первый мартовский дождь, сливался с темной рябью канала, смывал с улиц черные, изуродованные мусором снега…В комнате тяжелый застоявшийся запах табака, пыльная лепнина на потолке, колченогий заваленный бумагами стол, афиши чужих спектаклей, закрывающие выцветшие обои… И они, не раздеваясь, на подоконнике – посередине такого противоречивого мира. …Откуда приходит смятение души? Из мутного облака, пролившегося дождем. Из так надоевшего и вдруг замолчавшего телефона или женщины, что была здесь только сейчас, ушла минуту назад и вот-вот должна вернуться, а ее все нет и нет. Из так ровно и тщательно уложенного паркета, в котором все же нашлась одна щелочка, и в нее закатился нечаянно сброшенный со стола гривенник и торчит тусклым сиротливым боком. В комнате сумрачно, где-то за окном шумит бульдозер, и эта щель, и гривенник в ней, и почему-то хочется плакать, и все время гаснет сигарета. Откуда приходит смятение души? Из пары пустяков. Стука поезда, за окнами которого в вечернем безмолвии видны белые северные горы, ложка дребезжит о чайный стакан и женщина через три купе от тебя в пустом, зябком плацкартном вагоне, закутавшись в одеяло, смотрит в окно уставшими глазами. Из заправленного в машинку чистого листа, что так и останется чистым день, два, три, десять, напоминая тебе о скудности и нерастраченности души. Из алюминиевой клетки с канарейками, которые суетно щебечут на плече однорукого солдата Отечественной войны и стоят десять рублей пара. Откуда приходит смятение души? Из долгих часов бессонницы, где ты, один на один с собою, совершаешь так много прекрасных дел, так бескорыстно прост и смел, так талантлив кажется завтрашний день. А завтра застает тебя врасплох и обезоруживает действительностью и обычным светом своих красок. Ты ешь яичницу, пьешь горячий кофе на салфеточке и думаешь о другом. Откуда приходит смятение души? Из того, что утро вечера мудренее. Из того, что завтра будет иначе… Слеза побежала по лицу. Она тронула его за рукав: – Что ты? – Не знаю… – Он достал из кармана пальто коньяк. – Допьем. – Мы много пьем. – Разве? Тома подняла рюмку. – Я не вправе вмешиваться в твою жизнь, но я прошу тебя: успокойся со мной. За это я выпью. – Хорошо, что мы встретились, Тома… – «Вот и встретились два одиночества…» – Что? – Песенка такая есть. «…Развели у дороги костер, а костру разгораться не хочется…» – Слышал. Грустная песенка. – Грустная. А как ты оказался на Севере?.. – Почему у вас новый паспорт? – заинтересовалась женщина в строгом костюме. Она была еще молода, еще хороша собой, но так тщательно и добросовестно пыталась соответствовать занимаемой должности, была до такой степени околдована сводом законов и постановлений, что больше походила на механический циркуляр с непроницаемыми красивыми глазами. – Потерял я старый по рассеянности, – Леха старался держаться непринужденно. – По рассеянности или умышленно? – Это что, допрос? – Практически… Куда и кем устраиваетесь? – В «Мосстрой-28». Сварщиком. – Разведены? Холосты? – Холост. – Если разведены, укажите сразу. Узнаем – выпишем. – Разве это имеет принципиальное значение? – Безусловно. Если разведены, то при получении постоянной прописки можете снова зарегистрироваться, и таким образом будет на одного иногороднего больше. А на иногородних у нас лимит. Это понятно? – Это понятно. А вы не допускаете мысли, что я просто могу предложить руку и сердце иногородней? Тень человеческого промелькнула на лице женщины. – Ну, это менее вероятно. – И прежним тоном: – Есть положение, молодой человек, на основании которого я задаю вопросы. Судимы? Леха отрицательно и убежденно покачал головой. – Вас пропишут на три месяца и за это время сделают запрос по прежнему месту жительства. Если вы окажетесь судимы – вас выпишут. Это однозначно. – Почему? Разве судимые не имеют права жить в Москве? – Разумеется. Это столица! – Получается, что убивать, грабить, насиловать можно где угодно, только не в Москве. Так что ли? – Так, так, молодой человек. – А что, в столице живет народ особой пробы? Женщина на секунду задумалась, словно оценивая свою пробу… Дальше проходной их не пустили. – По какому вопросу? – спросила вахтерша. – К главному режиссеру – по вопросу показа. – Сейчас узнаю, – вахтерша крутанула диск телефона. – Юрий Дмитрич, тут пришли двое по вопросу показа. На том конце что-то объясняли. Вахтерша, глядя на Леху, отрицательно качала головой. – Подождите! – Леха шагнул к вахтерше, вырвал трубку. – А у вас не хватило бы такта спуститься и самому нам все объяснить? – Подержал трубку на весу, бросил на рычаг, повернулся к вахтерше. – Чувство такта в вашем театре – понятие абстрактное. Вахтерша пожала плечами: – Если бы только в нашем. В следующем театре к ним спустились. Главный был невысок, благообразен и располагал к себе. Тома ему понравилась. – Я согласен вас посмотреть, – сказал он, закуривая, – готовьте показ. – К какому числу? – Не суть важно. Повторяю, это больше для вашего успокоения – свободных ставок все равно нет. – Какой же тогда смысл? – спросил Леха. Он уже был «на взводе», и главный почувствовал это. – Если ваша жена понравится худсовету, мы, может, возьмем ее на договор. Хотя все это маловероятно. Даже с учетом звонка Роман Сергеича… Прописка, я надеюсь, у вас московская? – Нет, – растерянно ответила Тома. Главный печально усмехнулся: – Что же вы, молодые люди?.. Без прописки и разговора быть не может. Леха натянуто улыбнулся. |