Онлайн книга «Ты самая любимая»
|
— Куда? — Не куда, а на что. Например, на тебя. — Хорошо, смотрите… В темноте женская рука протянулась к потолку машины, включила свет. И теперь он увидел ее — огромные голубые глаза, влажные губы, высокая шея, бюстик торчком и осиная талия. — Погасить? — спросила она после паузы. — Нет. Ты кто? — Я Ангел с Небес. Он опять усмехнулся: — Значит, бес в юбке. И за кого просишь? — За своего мужчину. У него завтра суд, вы дали ему статью за книги, за левые тиражи. — А-а, этот! Да, он получит двенадцать лет. — А если… — И она повесила паузу. — Если что? — спросил он, уже забавляясь своей властью над ней. — Если я дам вам ночь любви? — Ночь за год! — сказал он тут же. Она потемнела лицом и как-то опала в плечах. — Ну? — сказал он. — Ночь за три года… — устало предложила она. — Нет, — ответил он жестко. — Или ночь за год, или он получит двенадцать лет. Она задумалась и только после паузы решительно — словно в отчаянии — встряхнула головой: — Ладно! — И повернулась к нему. — А ты выдержишь? Он снова усмехнулся: — А ты? Она положила руку ему на ширинку. И честно сказала: — Не знаю. Но у меня два условия! Он убрал с руля правую руку и положил ее ей под живот: — Валяй! — Первое, — сказала она, сглотнув. — Завтра утром ты переведешь его в нормальную камеру. — Хорошо. А второе? — Только с презервативом. — Почему? — Потому что у вас, прокуроров, карма порченая и злая. А мне еще детей рожать. Поворачивай! — Куда? — Тут близко. Я покажу… И действительно, спустя несколько минут «форд» уже тормозил в знакомом для нас дворе… И знакомый, похожий на кота Матроскина, парень все с той же ухмылкой на блудливом лице открыл им дверь. — Проходите. В самый конец. Сто рублей в час. Она открыла сумочку и протянула ему купюру в тысячу рублей. В конце октября, в солнечный зимний день лязгнули, открываясь, стальные затворы тюремной проходной. И вторые — штырями — лязгнули затворы. И третьи. И Пачевский вышел из проходной на свободу, на чистый и свежий снег. — Папа!!! — крикнули сыновья и бросились к нему. Он обнял детей. А затем выпрямился и сказал жене: — Меня оправдали. — Я знаю, — ответила она. — Пошли. Автобус. Под завистливыми взглядами женщин, толпившихся у проходной, Шура обняла мужа и вместе с детьми повела к автобусу. А ночью, когда дети уснули, Пачевский, лежа в постели, жадно обнял жену, но она оттолкнула его: — Подожди! Кто эта сука? — Какая? — удивился он. — Которая из-за тебя под прокурора легла. — Что-о? — снова, но уже притворно, удивился он. — Только не прикидывайся! Вся тюрьма знает! — Что знает? Я понятия не имею! Шура замолкла и лежала не двигаясь. Только слезы катились из глаз на подушку. Утром была метель, московский утренне-зимний полумрак и холод. Пачевский, наклонясь под встречным ветром, шел к метро. Сбоку, от какого-то ларька отделилась фигура, и парень с лицом печального кота Матроскина заступил Пачевскому путь: — Мужчина, подождите! — В чем дело? — не узнал его Пачевский. — Вы Павел? — Ну… — Пойдемте со мной. Она умирает. — Кто умирает? — Ваш Ангел с Небес. Идемте! Быстрей! — Какой еще ангел?! Отвали! — с досадой сказал Пачевский, оттолкнул парня и двинулся дальше. — Мужчина! — крикнул парень в спину ему. — Она вас зовет! Ваш Ангел! — Да пошел ты! — не поворачиваясь, на ходу отмахнулся Пачевский. — Нет никаких ангелов, блин! — Эх!.. — с горечью выдохнул парень. По знакомой нам лестнице парень устало поднялся на шестой этаж, ключом открыл дверь своей квартиры. Увядшая, с чуть округлившимся животом, Ангел стояла в коридоре и, держась за стены, смотрела на него в упор. — Ну? — сказала она с надеждой в своих бездонно-синих глазах, бывших когда-то голубыми, как небо. — Зачем ты встала?! — испугался парень. — Ну! — требовательно повторила она. — Сволочь он, твой набор хромосом! — ответил парень, снимая ботинки, мокрые от снега. Она стала бессильно оседать на пол, он едва успел подхватить ее. — Стой! Держись! — Дышать! — сказала она еле слышно. — Дышать… И, как рыба на песке, стала бессильно хватать ртом воздух. — Сейчас! Сейчас! Не умирай! Стой! — заполошно запричитал парень, подхватил ее со спины под мышки и поволок через комнату на балкон. А по дороге одной рукой прихватил с дивана какой-то плед… Балкон был большой, как в старых домах, но весь завален снегом, заставлен стеклянной тарой и продавленным соломенным креслом-качалкой — тоже заснеженным. Предусмотрительный «Матроскин», держа одной рукой Ангела, второй рукой стряхнул с кресла снег, бросил на сиденье плед и только после этого усадил-уложил Ангела в это кресло. Кресло качнулось, Ангел откинула голову, и небо качнулось над ее головой. — Дети… — почти беззвучно сказала она в низкое московское небо, полное хмари и снега. — Дети… И закрыла глаза. И вдруг… Вдруг что-то случилось с небом — оно просветлело, и хмарь расступилась, и в эту небесную прорубь вдруг хлынуло солнце — крупными и косыми, как стропила, лучами. И все вокруг вдруг засияло весной — деревья обрели зеленую листву, земля — траву, а небо — птиц. И вместе с этими птицами из небесной выси вдруг спустились на балкон пять ангелов — три мальчика и две девочки-близняшки. — Мама! Мамочка! — щебетали они. — Мама, проснись! Мама! Она открыла глаза: — Дети! Я встану… — Нет, мама, нет! Не вставай! Мы сами! И они действительно сами подхватили на руки кресло-качалку и вместе с Ангелом стали по незримой спирали возносить его в небо… А парень стоял на балконе и, задрав голову, смотрел им вслед. А они, набирая скорость, улетали все выше и выше. Вот уже вся Москва лежит под ними внизу. Вот закрылись облаками Россия и Евразия. Вот и атмосфера расступилась, выпуская их в космос. А с Земли, с голубой шарообразной планеты, все неслось знакомое и чуть хриплое: |