Онлайн книга «72 метра. Книга прозы»
— У нас есть все во Владивостокском порту, — сказал Бегемот, и я посмотрел на него с уважением. — Но нужны гарантии. — У нас есть гарантии. Меня всегда восхищала способность Бегемота сначала сказать: «Да! Я это могу с гарантией!» — а потом, уже не торопясь, без суеты, часа полтора осознавать, что же он такого наобещал. Но, слава богу, русский бизнес в те времена отличало то, что на следующий день после сделки, пусть даже она была оформлена документально, можно было не водиться с этим человеком вовсе, ничего из обещанного ему не поставлять, все порвать, затереть и забыть, потому что прежде всего он о тебе забыл, запамятовал, и ему с самого начала нужно было все объяснять. А еще он мог сам назначить встречу, но накануне у него был тяжелый день, в конце которого он сходил в баню, напился, кинулся в прорубь и всплыл уже с амнезией, в ходе которой он помнил только слово «мама» (или «мать»), и теперь, когда ты пришел, у них кутерьма, потому что с платежками нужно ехать в банк, а на них нужна подпись, которую он не может теперь даже подделать, просто забыл, как он расписывается, и печать, которую он в проруби потерял, хотя перед этим он надел ее на шею, чтоб потом куда-нибудь не задевать. И вот у таких людей мы покупали «КамАЗы» и какие-то восстановленные газовые плиты, по поводу которых звонили в Днепрогэс, чтоб выяснить, какие нужны: на две конфорки или на четыре. И таким людям, с частично утраченным самосознанием, мы доставали других людей, с непрестанно угасающей самооценкой, которые к тому же обладали гипнотическим влиянием на весь Владивостокский порт, и Бегемоту звонили ночью, но было плохо слышно, а потому он тоже звонил и в конце концов дозвонился до того ненормального Владивостока и спросил, чего они хотели у него спросить, и оказалось, что они спрашивали: «А наши проценты будут?» — на что Бегемот защебетал в трубку таким воробушком, как будто пришла весна и отовсюду просо подвезли: — Ка-неч-но же бу-дут! — положил трубку и расхохотался дьявольским смехом, но это нам все равно не помогло, потому что тот, кому это предназначалось, кинулся в прорубь и при встрече с водой лишился ума. Ума нет — считай, калека. И никто не виноват. Вот. И проценты погибли. Бегемот потом звонил во Владивосток и говорил: — Человек сошел с ума, так что не рассчитывайте. А там и не рассчитывали, потому что там тоже чего-то случилось, и те люди, с которыми он договаривался, куда-то подевались, и теперь там другие люди, полные грандиозных надежд. Армяне С армянами нас многое связывает. И не потому, что у нас нос, крупные губы, уши и глаза-вылупосики. А потому что все свои идеи мы сперва испытываем на них. Вот, к примеру, возникает какая-нибудь очередная странная, но великолепная идея, и я сразу говорю Бегемоту волшебное слово: «Армяне!»— и он, выделив в непомерных количествах муцины — эти замечательные и вместе с тем очень слизистые вещества из группы гликопротеинов, образующие вязкость слюны, звонит дяде Боре в Ереван (потому что для нас слово «армяне» рождает в душе нечто детское, мягкое, как уши гиппопотама, как будто кто-то крикнул: «Цирк!» или «Клоуны приехали!»). А дядя Боря в Ереване до сих пор самый главный человек — он пошлет кого надо и проверит где следует: нужна ли армянам эта идея, и если нужна, то в нашу сторону немедленно выедет кто-нибудь, точно так, как это было в случае с «Нисанами», с которых, собственно, и начались наши отношения. Как-то армянам потребовались машины «Нисан-Патруль», и они позвонили Бегемоту: — Скажи, это не вы случайно продаете «Нисан-Патруль»? Конечно же, Бегемот сразу стал продавать «Нисан-Патруль». В те минуты у него было такое выражение лица, что неприлично было бы даже предположить, что он не продает «Нисан-Патруль», потому что верхняя часть оного у него выражала скорбь, а нижняя — удаль. И головой он встряхивал так, что кудри летели в разные стороны, как будто он пианист на последнем издыхании и играет «Кипящее море» Грига. И Бегемот, прихватив меня для четного количества, немедленно помчался в то место, где ему уже три недели подряд предлагали «Нисаны» с патрулями — надоедали, плакали, просили, чтоб он непременно звонил. Это место называлось «Русский национальный центр», и там обитали русские националисты, то есть люди, которые далеко не чужды были идее соборности и духовности. Я давно пытаюсь выяснить у кого-нибудь, что же такое «соборность» и «духовность». И чем, например, «соборность» отличается от «шалашовности», а «духовность» от «духовитости». Но у меня ни черта не выходит. Все говорят: «Соборность — это…» — и глаза закатывают, точно в тот самый момент получили шпиль в задницу. И теперь, когда я слышу о «соборности», мне сейчас же хочется выкрикнуть петушиное слово «рококо» и объявить во всеуслышание, что мне известны пути повышения «фалловитости». Но ближе к русскому национализму как к явлению. Беглого взгляда на этих людей было достаточно, чтоб понять, что в прошлой жизни все они были аскаридами, а их предводитель в бесконечной цепи превращений только что миновал стадию «свиной цепень». Было в них что-то сосущее, какой-то сердечный трепет, колотье и пот в перстах, словом, присутствовало некоторое «весеннее возмездие» (эротический термин), когда речь заходила о способах расчетов с посредниками. А посредниками в этом деле были все, кроме армян, и русские националисты, и мы с Бегемотом, и все хотели ухватить кусок, по возможности более могучий, раз уж возникла тема «Нисан-Патруль». Как раз тогда-то и появилось это мерзкое слово — «тема». Например: тема «Нисан-Патруль» или тема «березовые обрубки». «Мы финнам— березовые обрубки, а они нам…»— и так до бесконечности. И теперь, когда я слышу слово «тема», я начинаю давиться, хохотать, вскрикиваю только: «Березовые обрубки! Березовые обрубки!..» — и опять не могу остановиться, всхлипываю и плачу, к примеру, животом. Потом тщательно вытираю нос, лоб и красные щеки и жду, когда внутри улягутся все, знаете ли, звуки, после чего тщательно высмаркиваюсь. Да-а! Россия… Но вернемся к армянам, которые все еще ждут свои «Нисан-Патрули»! — Ар-мя-не! — хочется сказать им. |