Онлайн книга «72 метра. Книга прозы»
Коменданту должны были позвонить с минуты на минуту, и он ужасно нервничал, дергался всеми своими чувствительными членами одновременно и поминутно обращался к дороге, а если звонил телефон у дежурной, успевал подскочить, до нее ухватиться за трубку и гаркнуть в нее: — Ка-мен-дан-т!!! — Ой! — говорили там. — Извините… — Гм… — говорил он, — трубку бросают… — а там просто хотели у дежурной поинтересоваться, какой фильм в ДОФе идет, и только трубка оказывалась на месте, как снова раздавался звонок: — Ка-мен-дант!!! И опять: — Ой! Извините… Так повторялось множество раз, пока он наконец не увидел, что где-то с горы к площади движется бульдозер, и он не выдержал и, пульсируя на ходу, побежал, скользя, спотыкаясь, навстречу этому бульдозеру, размахивая руками и горланя по дороге какую-то песнь гориллы-самца. А бульдозерист, заметив издалека, что на него бежит одичавший от переживаний комендант, от страха бросил бульдозер и удрал, утопая по пояс, в снежные сопки. И теперь бульдозер сам шел на площадь, и, когда комендант добежал до него и обнаружил, что внутри никого нет, он принялся прыгать вокруг и орать уже бульдозеру: — Стой, еб-т! Стой, блядь! Как же здесь нажимается, а? Эй! Кто-нибудь! Но никого не потребовалось. Тот бульдозер остановился только тогда, когда уперся в эту гору льда, сделанную предыдущим бульдозером. Там он и заглох, железное чудовище. А еще мы видели коменданта на парадах и на строевых прогулках. Весна воскресенье, солнце, теплынь — а у нас строевая прогулка. Мы идем строями — экипаж за экипажем — в поселок, чтоб там походить кругами по дорожкам, создавая своим строевым шагом строевую красоту, а впереди нашего строя на машине с тремя мегафонами наверху едет комендант. Он таким образом очищает перед нами путь. А очищать не от кого, поскольку утром в поселке еще никого нет — никто не проснулся, улицы пусты. И для кого мы тут ходим, непонятно, а дорога идет под горочку — справа кювет, слева — откос, и тут из-за дома вылетает на трехколесном велосипедике крошечный мальчуган и, отчаянно крутя педали, пристраивается перед машиной коменданта, и теперь все мы, и машина коменданта в том числе, приобретаем скорость движения этого крохотного велосипедика. Какое-то время так и движемся, а потом комендант начинает очищать нам дорогу: — Мальчик! — говорит он сразу в три мегафона так, что просыпаются горы. — Ма-ль-чик! Принять в сторону! А парнишка уже понял, что он сделал что-то не так, и отчаянно крутит педали, но от страха не может свернуть в сторону и по-прежнему едет впереди нашей процессии. — Мальчик! — не выдерживает комендант. — Мальчик! Ма-ль-чик, еб твою мать! И тогда мальчишка резко выворачивает руль и летит под откос — мальчик-велосипед-мальчик-велосипед — пока не достигает дна канавы, после чего ничто уже не мешает красоте нашего строевого движения. Ах!.. А 23 февраля мы с утра до вечера тоже что-нибудь делали Только в середине дня нас отпустили домой часа на три яйца погладить, а потом опять, переодевшись в парадную тужурку с медалями, следовало прибыть в ДОФ и, отметившись на входе у старпома, пройти в зал на торжественное собрание, а ускользнуть невозможно — все дырки заделаны (я сам все проверил), даже окно в туалете закрыто решеткой, и после этой проверки, ослепительно стройные, уже не торопясь, направляемся на торжественное собрание. Умные пришли в ДОФ без шинелей: они разделись у друзей, живущих рядом, и шли метров двадцать — тридцать без шапок среди пурги. Глупые пришли в шинелях и разделись в гардеробе. И вот когда кончилось торжественное собрание… — Объявляется перерыв! И все как-то быстренько заторопились к выходу. — А после перерыва всем опять собраться в зале на концерт художественной самодеятельности! И все заторопились сильней. — Уйдут, — выдыхает капитан первого ранга, распорядитель торжеств, — нужно закрыть гардероб. Скажите там, чтоб закрыли гардероб! — Движение масс еще более усиливается. — Шинели! Шинели не выдавать! Люди побежали, по дороге кто-то упал. Дверь в гардеробе разбили сразу же, но всех она все равно не вместила, поэтому рядом сломали фанерную стенку и оттуда стали просто выбрасывать шинели наружу, на пол, там по ним ходили, потом поднимали и по обнаруженным в кармане пропускам устанавливали, «кто-чья». — Закройте входную дверь! То-ва-ри-щи офицеры! — Комендант! Вызовите коменданта! И приехал комендант! — Всех в тюрьму!!! — орал он перед дверью гардероба. Конечно! Я в эти мгновенья был внутри. Я не хотел надевать чужую шинель. Я хотел найти свою, и, когда в гардероб ворвался комендант, я всего только успел завернуться в ближайшую шинель, висящую на вешалке, и остался стоять, а рядом со мной Гудоня — маленький, щуплый лейтенант — тоже завернулся, но от страха он еще и подпрыгнул, поджав ноги. Он висел ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы вешалка на шинели оторвалась, и тогда он упал, и на него еще сверху легло шинелей пять-шесть. Шум привлек коменданта, он пробежал мимо меня, бросился, разрыл, достал и потом уже вышел, держа в одной руке потерявшего человеческое обличье Гудоню. «Не помня вашу сексуальную ориентацию, — как говорил наш старпом, — на всякий случай целую вас в клитор!» И еще он говорил: «Как я тронута вашим вниманием и особенно выниманием». И еще он любил стихи: «Буря мглою небо кроет, Груди белые крутя». Нет, ребятки! Лучше все-таки бежать за бирюзой. Бежать, бежать и видеть перед собой широчайшую спину бедняги Бегемота, и думать о том, какой ты все-таки дурак, что бежишь неизвестно куда. И это хорошо, потому что ты сам дурак, самостоятельно, без каких бы то ни было побочных дураков. И это прекрасно. Я даже своего тестя — золотые его руки — решил приспособить к производству бирюзы, для чего из Киева под видом пресса нам прислали два противотанковых домкрата, и мы, напрягая себе шеи, сломав по дороге телегу, даже дотащили до него — золотые его руки — эти совершенно неподъемные железяки, которые впоследствии так никогда и не превратились в пресс — золотая его мать, — потому что не хватало еще кучи всяческих деталей. Бог с ним, штамповали на стороне. А бирюзу нам варил Витя |