Онлайн книга «Кот»
Да. Я был прав. Не думают они о великом. В частности, они не думают о Родине. (Я тут где-то видел слово «родина» с большой буквы. Поначалу я решил, что это женская фамилия, а потом понял, что ошибался. 
Родина – это объединяющий символ. Это та булавка, которая всех их скрепляет. Видимо, это очень большая булавка, и она не только скрепляет, но лишает. Всяческой возможности. Что, скорее всего, хорошо с точки зрения все той же Родины.) Шурик продолжает: – В зоне курить нельзя. Особенно лейтенантам, потому что это зона режима радиационной безопасности. А Леня Бычков стоял перед дверью родного контрольного дозиметрического поста и курил. Дверь открылась, и Леня Бычков нос в нос столкнулся с командующим Северным флотом. – Я-б-т! – сказал Леня и зажевал охнарик. В смысле он его выплюнул, но со стороны показалось, что зажевал. – Товарищ лейтенант! – заговорил командующий, – объявляю вам замечание за курение в зоне. – Я-б-т! – сказал Леня. На обеде в кают-компании он мучился. Как доложить старпому? С одной стороны, замечание – это ерунда, но, с другой стороны, доложить-то надо. – Анатолий Иваныч… – Ну? – старпом ел суп. – Вот… замечание… – Ну? (Последнюю ложку.) – Ведь его никуда не заносят… – Бычков! – старпом безмятежен. Он откидывается в кресле и неторопливо вытирает рот случившейся салфеткой. – Что ты спрашиваешь всякую… (скорее всего, чушь). Запоминай, пока я жив: замечание объявляется, чтоб напомнить военнослужащему о воинском долге. Так? Оно не записывается. Понятно? Это же аксиома, Бычков! Из Устава. Внутренней службы. Ну и так далее, и так далее, и прочая, прочая херня! – Мне вот… замечание… сделали… – Ну… – За курение… 
Старпом насторожился. В этом Ленином мычании что-то было. – Кто сделал тебе замечание? – Командующий… сделал… Северным флотом… – Ну… ты, блин, Бычков… Старпом позвонил с корабля командиру. Тот был в штабе. – Товарищ командир, тут Бычкову замечание сделали. Командир выразился так, что, мол, всякую… (чушь, скорее всего) можно было бы и не докладывать. – Ему командующий Северным флотом сделал замечание. За курение в зоне. – Командующий?! Командир зашел к комдиву: – Товарищ комдив! Как вы полагаете? Вот если военнослужащему сделано замечание… из Устава Внутренней службы… Оно ведь у нас никуда не заносится. Комдив посмотрел на него снизу вверх, как кабан на цветущую вишню. – Анатолий Савелич! Ты меня на что проверяешь? На прыгучесть? – Тут такое дело, товарищ комдив… командующий… сделал… – Что сделал командующий? 
Комдив позвонил комбригу: – Товарищ комбриг! Как вы считаете? Вот если объявили замечание… – А? – сказал комбриг. Через секунду он уже орал: – Этому Бычкову пять суток ареста! – Ничего себе замечание сделали! – говорил Бычков, собираясь на гауптвахту. – Ничего себе «не заносится»! Шурик закончил рассказ – все опять зарыдали. Да. Я что-то плохо себя чувствую. Недомогание у меня. Видимо. Они все время говорят. Эти люди. Они трындят, тарахтят. Они занудствуют. А я вот не могу от этого. Я болею. Я заражаюсь их косноязычием. Вы заметили, как я теперь строю фразу – «а я вот не могу от этого»? Ужас. Жуть. Умираю. Срочно. И мне срочно нужен Наполеон. Где мой Наполеон? Где он, мой любимый убивец? Мне требуется лечение. Незамедлительно. И вылечить меня можно только красивым изречением. 
– Мой маршал, – Наполеон оказался тут как тут, – корысть и честолюбие, гордыня, властолюбие, тщеславие. Скажите на милость, что это? Правильно, мой дорогой вояка, это пороки. Человеческие пороки. Они приводят в движение орды. Они сминают границы. Они стирают в пыль народы и царства. Упразднение пороков истребило бы историю. 
А с ней и весь человеческий род. Ибо! Добродетель вредна скелету человеческого духа. Молодец. Не знаю, могу ли я хвалить Наполеона, но очень хочется. Хочется, знаете ли, иногда потрепать по плечу великого корсиканца и сказать ему: «Милашка». Но все это только тогда, когда он исчезает. При нем же я чувствую себя его военачальником. А внутри у меня струятся соки. Это соки любви. К Франции, конечно. И меня все тянет крикнуть: «Да здравствует император!» А что скажут другие призраки? – Мой верный Эдвард! – Генрих Восьмой, как всегда, пребывает в сомнениях. – Мне кажется, в королевстве пора вводить парламент. – Ваше величество, – заметил я, – мудрость самодержца порой выражается в его способности к самоограничению. – Хватит болтать! – появляется его милая дочь. Она почему-то размером со спичку и вся окутана легкими облаками. – Величие нации не создается прыткими языками! Она начинает носиться по воздуху, а я тем временем вспоминаю эпитафию на могиле великой куртизанки мадам де Бош: «В последнее время ей не моглось: она сильно чесалась». 
И еще я вспоминаю эпитафии: «Его желания были скромны» и «Копать не строить», – он так всегда говорил. Внезапно все призраки исчезают, и я решаю, что немного любви мне не повредит. Только я делаю шаг в направлении любви, то есть собираюсь потереться о хозяина, как в каюту входит Юрик со стихами: |