Онлайн книга «Кот»
Если вас поставить раком И соски зажать в тиски, Привинтить гранату к сраке — Разлетитесь на куски. И я сейчас же испаряюсь, исчезаю в форточке, успевая в который раз подумать о государстве. Кстати, люди, зачем мне ваше государство? Зачем мне оно – то самое, о котором я, как мне кажется, неустанно пекусь? Я, что, заболел неизлечимо? Мне, что, делать нечего? Зачем вообще коту любое государство? Подумайте сами: кот – и государство! Чушь какая-то. 
Нет! Тайну возникновения мысли мне никогда не постичь! Это надо же: вылезаю в форточку и думаю о государстве! Ну, может быть, государство – это то, о чем думают все, вылезая в форточку? «Государство, – скажут мне они, покидающие насиженные места с таким очевидным неудобством, – оно ведь лелеет. Оно пестует. Оно оберегает. Да-да, именно оберегает. И поднимает по утрам, и укладывает по ночам…» «А затем насилует и пожирает», – отвечу им я. Мы для него (коты особенно) всего лишь пища. И оно заинтересовано в том, чтоб эта пища была здоровой. Чтоб в ней не водилось соринок, волосинок. Чтоб ее можно было поглотить в любую минуту. Поэтому для государства главнейшим является вопрос нравственности. Я просто вижу, как оно это говорит: «Важнейшим для нас является вопрос нравственности!» Я вижу все это, пронзая своим мысленным взором пространство. И меня сейчас же блоха кусает за яйца, и я тут же ее ловлю. Как бы я хотел, чтоб блоха всякий раз кусала государство за яйца, когда оно говорит о нравственности. Только оно произнесло: «Нравственность!» – а блоха хвать ее, и государство уже лезет себе в промежность и каждую шерстинку норовит пропустить через свои государственные клыки. Ведь потерять нравственность, я вам так скажу, все равно что потерять… целомудрие. Конечно, целомудрие. Именно целомудрие. Всенепременнейше целомудрие. А целомудрие в моем понимании – это… как бы все это объяснить? Целомудрие – это… м… это мудрее быть целым. Да. Вот как я это вижу. После чего мне хочется прочитать стихи о государстве, недавно мною же и сочиненные: «Калуза сирака микола пендила И клямзила пуза сикама сечи Глобала минава срадила пидила А касичи мука самона квачи Назрака! Назрака! Назракина сака! Закилала мука! Мавудава ва! И рамина сона какулава дива Ликуза пирала саники раздива Рыгала питара и бронива чи». После чего к ним хочется присовокупить стихи о родине: «О, кали мати тука Зык! Рапа туки дука Климинора загро пала Шамини саки рап тала Трагирона выпень дила Зада вона схаминала Тук! Кифона сраки срам Кар! Пирона драки драм». И ещё о героизме: «Тавра распендила Тыкие капы сапи И вздохахонила Лапой писара! А марыга замизная Уж Залобелила и запудила жала. Куд! Киманорные трепы заклюкать И монты затынить?! Моцаки! Пуки разъякились А шибаные раки растюнились В самую мынру Шкалы клетиру взатренили Шиба мазутина пизу растрямзила И пометурила закаметилая зесть». Да… перед настоящим искусством… даже не знаю… а лучше сказать, не ведаю… уж… Все это лирика, конечно. А лирика имеет отношение и к великому, и ко всякой ерунде. Чего о ней думать. Лучше думать о том, что возбуждает мое любопытство. Вот, например, ответит мне кто-либо, почему люди собираются в каюте, где в присутствии окружающих поочередно несут всякую чушь? – Я отвечу. – Кто это? – Это Дух. Я пока невидим, потому что мне сейчас лень быть видимым. Люди собираются в каюте потому, что они свободны от вахты. На вахте они по восемь часов в сутки сидят, часто в совершенном одиночестве. У них не так уж много развлечений. Поэтому, сменившись, они идут в каюту, где какое-то время просто треплются. Что помогает им не сойти с ума. Вот послушай, что рассказывает Шурик. И сейчас же стена, отделяющая нас от каюты, как будто растворилась, и я вдруг очутился совсем рядом с людьми. Их было трое: Юрик, Шурик и мой хозяин. – Был у нас мичман, по фамилии Мамонт, – заговорил Шурик. – Его так все и звали: мамонт. А он был Мамонт. Ударение на втором слоге. У него имелась огромная вытянутая кверху голова с проплешиной, толстые губы и челюсть, которая из-за своей тяжести всегда лежала на груди. Плеч и шеи у него совсем не было, а руки при общем росте один метр девяносто сантиметров легко достигали колен. 
Старпом звал его: «Волосатый слон». «Где этот, – говорил он, – Волосатый слон?» – на что Мамонт сильно обижался. Он в свое время служил на Черном море, откуда и принес следующие истории. Как-то раздобыли мичмана с их корабля целую цистерну двадцатипятипроцентного аммиака и тут же решили его продать местному населению, отличающемуся невероятной домовитостью, переходящей в патологическую жадность. Подъезжают к огороду и говорят бабке: «Бабуля, хочешь аммиаку?» – «А на кой он мне, родимый?» – отвечает бабушка. «В хозяйстве, – замечают ей эти негодяи, – все сгодится. Аммиаком, кстати, хорошо белье стирать». 
Уговорили они старушку и наполнили ей этой дрянью бочку, после чего у бабки на огороде немедленно облетела вся листва. Как ветер дул, так по ходу движения ветра она и облетела. Потом умерли все воробьи, а куры вместе с гусями срочно научились летать и улетели. Поросенок сначала метался по двору, как чумной, а потом он нашел в заборе дырку величиной с копейку и с разбегу вчесался в ее, вытянувшись, как черная стрела. 
Скандал длился неделю. Потом поутихло, и мичмана опять отправились в ту же деревню. |