Онлайн книга «Одно сплошное Карузо»
|
– Я вас умоляю! – захохотал вахтенный. – Могу назад вирануть, котики! Бочка опустилась к ногам потрясённых юношей. Вот это получилось Карузо! Октет «Ивушка зелёная» под шквальным снежным ветром перебегал улицу. Такова особенность места действия: три времени года бесконечно соревнуются здесь друг с другом в течение суток. Не бывает здесь только одного времени – лета. Октет путался в юбках, ломая каблуки – по пятам за девами гнался вокально-инструментальный ансамбль «Бригантина», стучал сапожищами, сверкал медными зубами, все мужики здоровые, по мясному делу – из холодильника, – шнобель у каждого, как фарфоровый изолятор. Боярышни уже предполагали плен, угар, огурцы вприкуску, как вдруг из снежного вихря возле самой автобусной остановки, из снежной мглы два гибких Ланцелота-спасителя, толкающие перед собой солидную ёмкость. – Эй, романтики! – не помня обиды, серебряным голосом позвал Эдик Евсеев. – От «саперави», думаю, не откажетесь? Утюжатин, сбегай за стаканом, а мы пока донышко выбьем! С этими словами зеркальная копия вкатила бочку под навес в стиле «город будущего». …«Саперави» было подёрнуто ледком и под карманным фонариком светилось глубоким рубиновым огнём. Первая кружка с обрывком цепочки (от бачка из соседнего общежития) пробила лёд, ушла в глубину и вынырнула, роняя капли, прямо к пунцовым губкам Любы Коретко. Отгремело первое «ура», и Эдик со своей зеркальной копией ударили по струнам, заголосили в манере группы «Неопознанный летающий объект»: Я заходил на эту улицу В шикарный дом, Мы ели жареную курочку Всегда вдвоём! Замечательный шашлык, замечательный! Срок давно уже истек испытательный! Из «Романтиков» подваливали компания за компанией. Подошёл и человек неспокойной профессии Валентин Холодный. Не побрезговал и он кружечкой «саперави». – Что-то в этом есть от романтики… – задумчиво проговорил он. – А, ребята? А, девчата? Струны, вино, автобусная остановка… Ей-ей, не обошлось тут без неё… Четыре чашки чая с пряником Я залпом пил. Я мыл лицо под вашим крантиком И воду пил, — старались для гостей Эдик с Толиком, и было им в этот момент тепло и блаженно, даже полуперсонку расстегнули. Показалось им вдруг, что подвалила тяжёлая айвазовская волна, что из музея города Феодосии, та самая волна, что качала их когда-то в беспечальном детстве, когда со дна поднималось, светясь и играя, электрическое Карузо. Казалось им также, что добродушное и пузатое, как дедушка, Карузо в лёгком фанданго, обвитое гирляндой дымящихся сосисок, кружит сейчас со шваброй за обледенелыми стеклами «Романтиков» среди десятков стульев, задравших хилые ножки, сметает пыль с удивительной мозаики, соединившей в дерзком полёте Ассоль и Алые Паруса, Костёр, Улетающий Вдаль Самолёт, Космическое и ГЭС. А под навесом уже начали подтанцовывать молодые ноги, и в зеленоватых при свете случайно мелькающих звёзд глазах Любы Коретко стали возникать загадочные фигуры, как при гадании на кофейной гуще – алтарь, фата и книга записи актов гражданского состояния, – и кружка с обрывком цепочки, словно юный пудель, совершала всё более быстрые взлёты, а Шалимов Мстислав сунул в карман гранёный стакан с «саперави» и был за этот стакан пойман, и Рылко Вадим влез в благородное вино прямо с головой и был за эту голову пойман, а Кончугин Люсик отлил себе винца втихаря в полиэтиленовую канистру и был за эту канистру пойман, и песня была уже подхвачена, и родилась другая, и чмокались уже поцелуями в темноте, и пятый автобус уже забуксовал возле «города будущего», и моторы чего-то заглохли, когда послышалось неизбежное: – Это что тут такое происходит, граждане молодёжь? Вопрос был задан старшиной милиции Бородкиным с седла бесшумного мотоцикла. Вопрос негромкий и всего из семи слов, но каждое из этих слов было весьма плечистым, и моментально образовался коридорчик от мотоцикла с антенной к Эдюле Евсееву с гитарой и его зеркальной копией. Больше того, моментально завелись моторы всех пяти автобусов, и кавалькада, гремя песней, исчезла в снежной мгле. – Садитесь, Евсеев, – печально проговорил Бородкин. – Можно Толику в коляску, товарищ старшина? Он нервный, – попросил Эдик. – Можно, – кивнул Бородкин. – А вот как же с ёмкостью, товарищ старшина? – Эдик почесал в затылке. – Ёмкость опечатаем. – А можно нам вина попробовать, товарищ старшина? – спросил Толик за Эдика. – Хотите усугубить? – спросил Бородкин с сочувствием. – Не-ет. – Тогда садитесь. Эдик усадил зеркальную копию в коляску, поправил ему шарфик, застегнул попону, сам сел на второе седло, обнял старшину за мускулистую талию любителя «железной игры». Бородкин устало сказал в свою «ходилку-говорилку»: – Орёл, Орёл! – Я Кочет, Кочет! Евсеева взял, сейчас будем. По дороге Бородкин клевал носом, просыпаясь, вспоминал плоды своих заочных мук, заученные главы Конституции СССР. Эдик с Толиком тихо стенали на мотив собственной песенки «Однажды я попал под самосвал». Не карузисто что-то получалось, конец дня оборачивался типичным Не-Карузо! Вдруг за сугробами, за манекенами, за консервными пирамидами в огромных стёклах магазина «Пчёлка» мелькнули две чёрные головы в нахлобученных всепогодных восьмиклинках. Сквозь зеркальные анфилады, не чуя беды, с мешком денег за плечами и с ржавым наганом в кармане спокойно шествовал многодетный инкассатор Шилейкин. – Толик, у Петьки Ухова рашпиль, – шепнул Эдик. – А у Валдманиса за пазухой чугунная статуя, – горячечно пробормотала зеркальная копия. – Чокнулись парни. Ходу! Толик, ходу! Старшина Бородкин шептал наизусть статью Конституции о неприкосновенности жилищ. Эдик и Толик, как борзые, перепрыгивая через сугробы, неслись к братьям-разбойникам. – Алё-мужики! Кончайте! У Шилейкина три пацанки дома пищат; Кончайте, кончайте… Айда, маг покрутим, потрясём костями. Алё, припухнете ведь! Томас! Слыхал хохму – рыло, как мыло, а мыло со склада… А – ха-ха-ха-ха… A-xa-xa-xa… – Вот тебе, курва, за срыв операции! Рашпилем в живот, а по балде «академиком Павловым», и хана – отваливай копыта… В закатный час лучи косые солнца сквозь кипарисы освещали корты: на них пузырилось шикарное Карузо и поднималось в небо, уползая в металлолом, который ты всей школой… тяжёлая кровать стояла боком велосипеды ржавою гирляндой висели на Ай-Петри вся Дуалта развинченно вихлялась на последнем болте голландском баки унитазы кастрюли крышки саксофоны тросы и якоря и бочки с-под солярки и швейные машинки кофеварки ножи и вилки тормоза колёса троллейбус новенький чугунная решётка буксир «Алмаз» за исключеньем каши киоск «Луна» лучи косые солнца закатный ветер гребешком по травке и по воде по пляжам и по парку «прощай Карузо» получались буквы. |