Книга Stalingrad, станция метро, страница 62 – Виктория Платова

— Его зовут… Аркадий Сигизмундович.

— Опа! Ты прямо так его и называешь?

— Нет, конечно. Я называю его Аркадий. А отчество ему нужно для солидности. Он крупный бизнесмен. Очень крупный и влиятельный.

— И чем же он занимается?

Толкает Праматерь в живот спящими пятками.

— Ну… Всем… У него ресторанный бизнес. Да. Он — владелец ресторанов. Вот, например, «Гинза». Это очень дорогое место, я там часто бываю. Еще у него есть джип «Гранд-Чероки».

— Фантастика! Ты, наверное, часто на нем катаешься?

— Не без того.

— Жизнь у тебя прямо феерическая, как я посмотрю.

— Есть немного. Вот сдам на права, и он мне купит машину.

— И какую именно машину ты хочешь?

— Думаю, что тоже джип. Джипы мне нравятся… Этот, как его…

— «Лексус», — подсказывает Илья.

— «Лексус», точно…

— Или, может, «Тойота Лэнд Крузэр»?

— Может, «Тойота».

— Или «Сессна»?

— «Сессна» тоже неплохо.

— А где будет проходить медовый месяц? За границу, наверное, поедете?

— Собираемся, но пока не решили куда.

— А вы езжайте в Кортину-дʼАмпеццо.

— Это где?

— В Италии. Очень симпатичное местечко, я там бывал.

Кортина-дʼАмпеццо звучит вдохновляюще. Еще больше Елизавета вдохновлена собственным наглым враньем. Она им просто окрылена. И снова видит себя Кэтрин-Зэтой, какой та была в возрасте семнад… восемнадцати лет. Кэтрин-Зэта рассекает пространство на гибриде «Лексуса-Тойоты-Сессны», не забывая подкрашивать губы на светофоре, тон — розовый перламутр. На Шалимаре он смотрелся весьма и весьма, а на Кэтрин-Зэте вообще будет выглядеть отпадно. На пассажирском сиденье устроился любезный Елизаветиному сердцу Венсан Перес в роли Александра. Он смотрит исключительно на Елизавету и совершенно не замечает бегущую за автомобилем Софи Марсо. Эта идиотка решила устроить сцену ревности. Но им плевать на идиотку, сердцу не прикажешь, шер ами. А до Кортины-дʼАмпеццо осталось каких-нибудь двадцать километров…

— Вообще-то «Сессна» — это самолет, а не автомобиль, — говорит Илья. — И владельца «Гинзы» зовут совсем не Аркадий Сигизмундович.

— Откуда ты знаешь? — Елизавета резко дает по тормозам, и Венсан Перес в роли Александра больно ударяется башкой о лобовое стекло.

Пристегиваться надо!

— Я был с ним знаком. С настоящим владельцем, а не с тем, которого ты в пожарном порядке сочинила.

— Ничего я не сочиняла, — пробует огрызнуться Елизавета, чувствуя, что тормоза, на которые она так надеялась, отказали окончательно и она валится в пропасть. Там-то ее и поджидает Илья. Великий чемпион, не хуже Акэбоно. Он моментально проводит свой излюбленный прием — цукидаси. Мощные толчки в корпус и голову без использования захвата — и правильно, мараться о Елизавету, вступая с ней в непосредственный контакт, он не станет.

— По-моему, ты дура, — вместо торжества победителя в голосе Ильи звучит грусть.

— Сам ты дурак!

— Когда ты не раскрывала рот, ты казалась мне умнее.

— А ты всегда…

— А я всегда казался тебе крысой. Я знаю, можешь не продолжать.

Илья прав, и она действительно дура. Сидит перед ним в безразмерной юбке, в старом свитере, вытащенном в свое время из недр секонд-хендовской раскладушки. В тупоносых ботинках (их надо было почистить еще неделю назад). В стриженых под корень ногтях, в дешевых серебряных сережках-гвоздиках — и еще имеет наглость корчить из себя подружку крутого ресторатора на «Гранд-Чероки». И перед кем? Перед человеком, который вращался в таких кругах, которые Елизавете и не снились. Которых не достичь, даже если выиграешь в лотерею сто тысяч долларов. Вход туда стоит значительно дороже, и все пригласительные билеты — именные. Но даже если удастся подделать билет, бдительная охрана моментально выявит самозванку.

Вид-то у нее помойный!

Впрочем, нынешний Илья выглядит не лучше. И его бы завернули еще раньше Елизаветы. Мир все же ужасно несправедлив. Положительный момент: хорошо, что Елизавета не упомянула о мраморном окуне и о его доблестной ловле в акватории Японского моря с последующей транспортировкой в Россию. Точно бы получила склизким рыбьим хвостом по лбу!..

— Ладно. Я соврала. Нету меня никакого ресторатора и в «Гинзе» я не была. Одна моя подруга была, а я — нет. У меня вообще нет парня.

— Еще появится.

Илья, наверное, издевается.

— Я даже никогда не целовалась. И не встречалась ни с кем. Да и кто бы стал со мной встречаться? Ты бы первый не стал!

— Само собой, не стал бы. Я же гей и к женщинам равнодушен.

— А если бы ты не был геем? Ты бы стал со мной встречаться?

— Честно? Нет.

— Вот видишь!..

— И это единственный вопрос, который тебя волнует? Бедное дитя…

Человеческая тень, достойная всяческой жалости, сама жалеет ее. Дела обстоят гораздо хуже, чем думала Елизавета. Она уязвлена.

— Это не единственный вопрос, который меня волнует. Меня волнует, например, почему америкосы бесстыже врут, что они были на Луне? Они же там не были!

— Не знаю. Думаю, у них сходные с тобой причины для вранья. Хотят казаться лучше, чем есть на самом деле.

— Я не хочу казаться лучше…

— Хотят всем понравиться.

— Я не хочу всем понравиться.

— Хочешь.

— Ладно, ты прав, — сдается Елизавета. — Только ничего у меня не получается. Вот Праматери совершенно наплевать, как она выглядит и что о ней подумают другие. Она ругается, как грузчик, и у нее совсем нет вкуса, но почему-то так выходит, что все хотят к ней приблизиться и смотрят ей вслед. Хотя со спины, честно говоря, она выглядит не очень.

— Ни разу не видел ее со спины. Наверное, потому что она всегда приходит и никогда не уходит.

Елизавета сказала «Праматерь», а ведь это слово — ее собственное изобретение, ручная работа, настоящий эксклюзив. Это слово ни разу не было озвучено. Ни перед кем. А Илья совсем не удивился и все сразу понял. Или нет?

— Мы говорим об одном человеке?

— Ты же имела в виду Акэбоно?

— Да.

— И ты, стало быть, называешь ее Праматерь.

— Ага. Праматерь Всего Сущего.

Кончики Елизаветиных пальцев слегка занемели: так выглядит не слишком проявленная, но все же существующая ревность, зря Елизавета насмехалась над бегущей за автомобилем Софи Марсо. Ревность — штука до крайности болезненная. Она сродни укусам, но не комариным и не волчьим: укусам мошки. Мошка не просто кусает — вырывает крохотные, микроскопические куски плоти. От этого поврежденные места горят, зудят, чешутся, отказываются заживать в течение двух недель, — и еще чертовы занемевшие пальцы! Ревновать к Праматери кого-либо, а тем более чуть живого Илью — вселенская глупость и такая же подлость (ведь они оба нравятся Елизавете). Ну ничего, теперь и ты побегай за автомобилем, малышка Гейнзе, растряси жиры.