Книга Последний сон разума, страница 38 – Дмитрий Липскеров

Тепловика от такой высокопарности закорежило, но все же он протянул товарищу ладонь.

– Я так считаю, – заявил Мыкин, – нужно с пристрастием допросить Елизавету. Если глюки виноваты в том, что она татарина видела, – это плохо!

– Чего уж хорошего, если у меня дочь наркоманка!

– Подожди! – шикнул тепловик. – А если в здравом сознании рассмотрела Ильясова, есть надежда! Живой он – и нам ничего не грозит! Если только за непреднамеренность какую-нибудь статью пожалуют.

– Мне нельзя сейчас садиться! – завертел головой Митрохин.

– А мне, значит, можно!

– Ладно-ладно, что делать нам?

– А то! Поедем сейчас в техникум к Елизавете и все выясним доподлинно!

– Девочка учится, чего ее отрывать!

– Нет, все-таки ты идиот! Хочешь в камеру?

– На девятом трамвае шесть остановок, – объяснил Митрохин. – До техникума.

Друзья добрались до места через полчаса. Там их долго не пускал вахтер, озабоченный побитыми физиономиями наших героев, но когда Мыкин пригрозил отключить тепло во всем техникуме, а в доказательство потряс неподдельным документом, страж проходной разблокировал турникет и пропустил граждан в лоно образования.

Подельщики изучали доску расписания длительное время, пока не пришли к выводу, что Елизавета сейчас обучается военному делу в спортивном зале.

– Левой, левой! – услышали они из-за двери.

Мыкин смело толканул дверь и с левой ноги вошел в спортивный зал.

По периметру зала вышагивало человек тридцать, с сонными выражениями лиц, и когда дверь открылась, они слаженно устремили на нее внимание, как будто генерал пришел.

Командовал студентами замшелый полковник. За-мшелым он был во всем, начиная от потертого кителя с умершими звездами на погонах и кончая тухлой физиономией, вся правая часть которой покрылась экземой.

– Стой, раз-два! – скомандовал полковник. – Рота – вольно!

Рота расслабилась, полковник подошел к пришедшим и поинтересовался целью их визита.

– Я – отец Елизаветы Митрохиной. Она срочно нужна мне по семейным обстоятельствам!

– Дело в том, – ответствовал полковник, – что девушка, сославшись на естественное недомогание, на занятиях не присутствует.

– А где она может быть? – спросил Мыкин.

– Поди, в туалете курит, – ответил полковник и отправился к своей роте.

– Курит, значит, – расстроился Митрохин. – Значит, и наркоту потребляет…

Друзья прошли по всем женским туалетам и только на пятом этаже обнаружили Елизавету Митрохину, которая вовсе не курила, а сидя на подоконнике, приводила с помощью косметики свое личико в порядок.

– Вы чего здесь? – воззрилась девушка на вошедших так, как будто это были звезды Голливуда.

– Поговорить надо, – отчеканил отец.

– Это о чем? – поинтересовалась Елизавета, сковыривая с лобика прыщик. – Дома, что ли, не можем?

– Наркоту принимаешь! – с места в карьер бросился Митрохин.

– Какую такую наркоту? – сделала Елизавета круглые глаза.

– Таблеточки с птичками!

– Это противозачаточные, пап. Я говорила уже тебе.

– А в программе «Здоровье» сказали, что это самый что ни на есть наркотик экстази!

– Прямо так и сказали? – переспросила Елизавета, и в ее девичьем голоске друзья услышали неприкрытую издевку.

Митрохин, не раздумывая, по-отцовски отвесил дочери сочную оплеуху, размазав только что наложенную косметику. Елизавета тотчас завыла:

– Чего вам от меня надо-о!.. Чего припе-ерлись!..

– Какого черта ты сказала утром, что Ильясова видела! – закричал Митрохин. – Никого там не было, в квартире!

– Бы-ыл, – выла девушка громко. – Я сама видела… И в прошлый раз он голый приполз! Чего вы мне не верите!

– Доказательства нужны! – вмешался Мыкин.

– А кто пломбу на квартире сорвал сегодня?

– А черт его знает! – пожал плечами Митрохин.

– Так я вам и говорю, идиоты! Ильясов это был! Голый, без одной ступни, с пробитой головой!..

Прозвенел звонок, и Елизавета, соскочив с подоконника, сказала, что ей надо идти, что она не потребляет наркотиков и что оба друга съехали крышами, припершись в техникум и набив ей физиономию.

– Вот пожалуюсь своему парню, – пригрозила девушка напоследок. – Он вам живо морды раскроит! Он мастер спорта по самбо!..

До дома друзья добирались пешком.

– Кончать его надо! – внезапно проговорил Мыкин.

– Кого? – встрепенулся Митрохин.

– Ильясова. Татарина.

– Зачем?

– Жить не дает спокойно!

– Ты же сам говорил – если жив, то ничего нам не грозит!

– Кончать надо! – повторил Мыкин мрачно и обреченно.

После этих слов Митрохин поразмышлял о том, что не грех кончить самого Мыкина – источник треволнений и смуты. Но тогда придется лишать жизни и татарина Ильясова, чтобы совсем не волноваться.

– Кончать так кончать! – согласился Митрохин. – По пиву?

Друзья остановились возле ларька, набрав по две кружки «Балтики» и с десяточек соленых бараночек.

– Засаду у Ильясова устроим, – сквозь икоту проговорил тепловик. – По очереди дежурить будем. Как-нибудь отловим и голову свернем.

Митрохин одним глотком опустошил кружку и спросил, каким способом убивать будут.

– А твоим ледорубом.

– Это чего ж моим? А чего не топориком по башке? Куда вернее!..

– Можно и топориком, – согласился Мыкин, посасывая бараночку. – Соль крупная! – неожиданно заорал он. – На соли, гады, экономите!

– Не балуй, не балуй! – донеслось из ларька. – Сейчас милицию вызову!

– Ты кому это сказал, морда?!

Мыкин побагровел. Ему необходимо было снять напряжение, скопившееся за последние дни, и он, наклонив голову, словно рогами вперед, двинулся на ларек, в котором восседала жирная туша продавца. Митрохин испытывал ту же потребность, а потому присоединился к другу, и плечо в плечо они дошли до торговой точки и засунули в окошко свои жадные руки, стараясь достать сальную рожу торгаша.

– Э-э-э! – донеслось из окошка. И не было в этом «э» никакого испуга, а лишь предупреждение одно.

– А ну, вылезай подобру-поздорову! – наседал Мыкин и задергал в исступлении за ручку дверь ларька.

– Хуже будет! – заорал Митрохин и шандарахнул в стену пяткой так, что в ней случился пролом.

Неожиданно дверь открылась и из нее появился продавец. Надо сказать, что он действительно обладал жирной физиономией, которая покоилась на короткой шее, а та в свою очередь вырастала из могучих плеч шестидесятого размера, они же были венцом могучего торса с большим, но твердым животом штангиста, а уж о ногах и руках говорить нечего – трехлетние деревья.