Онлайн книга «Мадам»
|
Я поднял глаза и обомлел. Да, это была Мадам. В голове у меня зашумело. «Нет, такие вещи на земле не случаются… [238] » — успел еще во мне отозваться Томас Манн, но у меня уже не было времени, чтобы вступать с ним в дискуссию, потому что она стояла передо мной и говорила насмешливо: — Попугаи-неразлучники!.. — Она с улыбкой посматривала то на меня, то на Рожека. — А этому только бы читать! — указала на меня кивком головы. — К сожалению, так легко тебе не отделаться! Забираю я у тебя твоего друга, — сказала она Рожеку, а когда я не двинулся с места, сделала строгое лицо и повелительно обратилась ко мне: — Ну вот, пожалуйста, чего ты ждешь? Отказываешься танцевать со мной? Я встал и в почти бессознательном состоянии поднял левую руку (как это сделал Ипполит на свидании с Арикией), а когда она положила на нее свою прохладную правую ладонь и левую — на мое правое, слегка покатое плечо, с колотящимся, как молот, сердцем коснулся ее талии. — Yesterday, all my troubles seemed so far away… [239] — раздался сладкий дискант a la Поль Маккартни, ведущего вокалиста «Визжащих пантер». Мы сделали первые шаги. У меня плохо получаюсь. Ошеломленный, растерявшийся, я не знал куда глаза деть. Ее лицо — ее глаза, ее губы — были передо мной, не далее десяти сантиметров, запах ее духов опьянял меня (на этот раз не «Шанель», но таких же великолепных), к тому же, будто этих оглушительных впечатлений было мало, пальцы моей правой руки ощущали под тонкой материей платья лифчик. В памяти мелькнула черно-белая перебивка эпизода из «Мужчины и женщины», когда они впервые, казалось, невинно коснулись Друг друга: ресторан, разговор, спинка стула Ани; на нее случайно опускается рука Жан-Луи, соприкоснувшись с ее пальцами. «Это кич, — кричало что-то во мне, — ты в оковах кича!» — Ну, возьми себя наконец в руки, — сквозь зубы сказала она, — и веди меня как-то! Ведь мы танцуем! Все на нас смотрят. Хочешь опозориться? А заодно и меня опозорить? Я обнял ее немного сильнее, но ноги у меня продолжали заплетаться. — Так, так, хорошенькая история! — продолжала она насмехаться. — Чтобы мой любимчик… мой лучший ученик… который писал для меня такие замечательные сочинения… не умел танцевать! Впрочем, что там сочинения! Он и на фортепиано играет, и стихи читает! На сцене выступал и не стеснялся… — Пожалуйста, не смейтесь надо мной. — Смеяться? Я не смеюсь! Я удивляюсь. Разве не странно, что mon elévè… мой подопечный… мой подданный!.. — она забавлялась, играя роль королевы, — который в глубоком мраке ночи… — я замер в страхе, решив, что она что-то узнала о моих январских похождениях отважного Актеона; но, к счастью, это оказалось только метафорой: — ночи учебного года… отважился на поступок беспримерный по своей наглости и взял меня за руку, соблазняя красивыми словами… впрочем, что я говорю «за руку»!.. за кисть! за запястье!.. оказывается, не знает, зачем этот жест? — Она пристально посмотрела мне в глаза и закончила фразу: — И вот этот выпускник… первый ученик… взрослый мужчина с аттестатом зрелости… теперь, при ярком свете бала… получив к тому же на то мое соизволение… смущен и растерян настолько, что с трудом стоит на ногах, и я должна его поддерживать… — И совсем я не смущаюсь, — буркнул я, сделав оборот, — вот только… — Что?! — перебила она меня с улыбкой. — Трясешься весь… как кролик. У меня в глазах потемнело («И ты, Брут?»). Однако я отбросил гордость, смелее повел ее в танце и ответил словами, какие она сказала мне во время разговора в кабинете: — Вы преувеличиваете, явно преувеличиваете, — хотел продолжать, но она опять меня прервала: — Вот, теперь немного лучше! Если бы ты еще и ритм слушал! — И до этого дойдет, — ответил я, маневрируя между танцующими. — Я только хотел сказать, что если в первую минуту я и чувствовал себя немного стесненно, то исключительно от удивления. — Удивления? Вот как! Что же тебя удивило? — Как это — что! Ваш выбор. С момента нашего последнего разговора у вас в кабинете прошло почти Полгода, и вы ни разу не сказали мне ни слова… Относились ко мне как к призраку, как к пустому месту… А теперь ни с того ни с сего приглашаете меня на танец. Вы ведь сами признались… — Ни в чем я не признавалась… Не болтай! — кокетливо приказала она мне. — Слушай музыку и танцуй. — Yesterday, love was such an easy game to play [240] , — выводил первый вокалист «Визжаших пантер». — Разве это не отдает кичем? — подпустил я иронии. — Что? — Ну, наш сладкий танец на фоне этих сладких слов. — Возможно, тебя это удивит, но я не знаю английский… И кроме того… иногда… кич бывает очень приятным. Не нужно от него открещиваться. Если бы не кич, то и большого искусства бы не было. Если бы не было греха, то и жизни бы не было. — Может, и к лучшему? — Ох, как мне надоела вся эта чушь! — сердито фыркнула она. — После этого танца я ухожу. Моя роль закончена. Свои служебные обязанности я выполнила, — она будто сама с собой разговаривала. — Fini, c'est fini… c'est la fin [241] , иду домой. Отдохнуть. — Oh, I believe in yesterday… [242] — трогательно закончил «Поль» из «Визжащих пантер». — И если мой премудрый «любимый ученик», — тоже закончила Мадам, — хочет быть джентльменом и проводить свою пани преподавательницу… пусть подождет меня, — она сняла руку с моего плеча и взглянула на часы, — за школьным двором, у киоска «Рух» [243] в двенадцать пятьдесят. Я опять обомлел и, кажется, побледнел. Во всяком случае, почувствовал, как мороз пробежал по коже. «Договаривается со мной так, как тогда с директором», — подумал я в панике, а она, заметив, видно, мое замешательство, добавила насмешливо: — Но, возможно, он предпочитает развлекаться в обществе своего товарища. Тогда пусть прямо скажет. Я сразу такси возьму. — Я буду ждать, — только и ответил я. — Очень мило с его стороны, — она склонилась в реверансе, как придворная дама, и пошла к выходу среди аплодисментов и криков. — More «Beatles»! [244] More «Beatles!»! More «Beatles»! — скандировали «янки», то есть выпускники так называемого «английского класса». |