Книга Воды слонам!, страница 70 – Сара Груэн

Стоит мне заняться уборкой навоза, как появляется Алмазный Джо:

— Тебя хочет видеть Дядюшка Эл.

Поглазев на него минуту-другую, я швыряю лопату на солому.

Дядюшка Эл в вагоне-ресторане расправляется с бифштексом и жареной картошкой, куря при этом сигару и пуская колечки дыма. Прихвостни с протрезвевшими лицами толпятся за его спиной.

Я снимаю шляпу.

— Вы меня звали?

— А, Якоб! — подается вперед он. — Рад видеть. Помог Марлене уладить дела?

— Она в гостинице, если вы об этом.

— Ну, не только.

— Тогда мне не совсем понятно, что вас интересует.

Помолчав, он кладет сигару в пепельницу и складывает руки куполом.

— Чего ж тут непонятного? Мне нужны оба.

— Насколько мне известно, она не собирается от вас уходить.

— Он тоже. Но ты только представь, что тут будет твориться, если оба останутся, но не сойдутся. Август просто вне себя от горя.

— Но ведь вы же не предлагаете, чтобы она к нему вернулась.

Дядюшка Эл улыбается и кивает.

— Он ее ударил, Эл. Ударил.

Он размышляет, потирая подбородок.

— Ну да. Но мне-то какая разница? — Он указывает на соседний стул. — Садись.

Я подхожу и устраиваюсь на краешке.

Дядюшка Эл оглядывает меня, склонив голову на бок.

— И что, это правда?

— Что?

Он барабанит пальцами по столу и поджимает губы.

— Ну, что ты и Марлена… гммм… как бы это сказать…

— Нет.

— Ммммм, — мычит он, не переставая размышлять. — И то ладно. Признаться, не думал. Но и то ладно. В таком случае ты сможешь мне помочь.

— И как же?

— Я разговариваю с ним, ты разговариваешь с ней.

— К черту.

— Ну да, тебе-то больше всех не повезло. Ты же друг обоих.

— Нет уж, ему я не друг.

Дядюшка Эл вздыхает и напускает на себя выражение всетерпения.

— Постарайся понять Августа. Так уж у него выходит. Он не виноват. — Склонившись, он смотрит мне прямо в лицо. — Боже правый! По-моему, тебе следует показаться врачу.

— Врач мне не нужен. И, уж конечно, он виноват.

Пристально взглянув мне в глаза, Дядюшка Эл вновь откидывается на стуле.

— Он болен, Якоб.

Я молчу.

— У него парогнойная шлюзокрения.

— Что-что?

— Парогнойная шлюзокрения, — повторяет Дядюшка Эл.

— Вы хотите сказать, параноидная шизофрения?

— Ну да. Какая разница. Суть в том, что он не в своем уме. Но зато как хорош! В общем, мы стараемся его не трогать. Конечно, Марлене сложней, чем всем нам. Потому-то мы должны ее поддерживать.

Я ошеломленно трясу головой:

— Да вы вообще думаете, что говорите?

— Мне нужны оба. А если она не вернется к Августу, он будет неуправляем.

— Он ее ударил, — повторяю я.

— Да, я в курсе, это очень неприятно. Но ведь он ее муж, верно?

Я надеваю шляпу и поднимаюсь.

— И куда это ты направляешься?

— Работать, — отвечаю я. — Не все же сидеть тут у вас и слушать, что Август ее правильно ударил, потому что она его жена. И что он не виноват, потому что помешанный. Раз уж он помешанный, его тем более следует держать подальше.

— Если хочешь, чтобы тебе и дальше было где работать, лучше сядь.

— Знаете что? Пошла она к чертям, эта работа! — говорю я, направляясь к двери. — До свидания. Не могу сказать, что рад был вас повидать.

— А как же твой дружок?

Я замираю, положив руку на дверную ручку.

— Коротышка с сучкой, — задумчиво поясняет он. — И еще один, как бишь его зовут? — он щелкает пальцами, будто бы пытаясь припомнить.

Я медленно разворачиваюсь. Так вот куда он клонит.

— Ну, ты понял, о ком я. О том никуда не годном калеке, который уже черт знает сколько времени жрет мою еду и занимает место в моем поезде, хотя с тех пор палец о палец не ударил. С ним-то что будем делать?

Я гляжу на него в упор и весь горю от ненависти.

— Ты что же, и правда думал, что сможешь провезти в моем поезде «зайца», а я об этом не проведаю? И что он не проведает? — Лицо у него суровеет, глаза вспыхивают.

И вдруг черты его лица смягчаются. Он тепло улыбается и с мольбой простирает ко мне руки.

— Послушай, ты же меня неправильно понял. Работники этого цирка — моя большая семья. И я искренне забочусь о всех и каждом. Но при этом понимаю, что иногда кому-то одному приходится принести жертву, чтобы всей семье было лучше. А ты, похоже, не понимаешь. Так вот, в интересах семьи — чтобы Август и Марлена помирились. Надеюсь, теперь мы друг друга поняли?

Я гляжу прямо в его маслянистые глаза, думая лишь о том, с каким удовольствием всадил бы прямо между ними томагавк.

— Да, сэр, — наконец отвечаю я. — Несомненно.

Рози стоит, поставив ногу на лохань, а я подпиливаю ей ногти. На каждой ноге их по пять, как у человека. Занимаясь одной из передних ног, я вдруг замечаю, что все как один рабочие в зверинце бросили работу и замерли, таращась широко распахнутыми глазами на вход.

Я поднимаю взгляд. Ко мне приближается Август. Вот он уже прямо передо мной. Прядь волос падает ему на лоб, и он поправляет прическу распухшей рукой. Его верхняя губа, треснувшая, словно сосиска на гриле, синевато-лиловая. Покрытый кровавой коркой нос расплющен и свернув набок. В руке зажженная сигарета.

— Боже праведный, — говорит он, пытаясь улыбнуться, но из-за треснувшей губы у него ничего не получается. — Трудно сказать, кому досталось больше, а, малыш?

— Что вам нужно? — спрашиваю я, нагибаясь и спиливая край огромного ногтя.

— Скажи, ты ведь больше не сердишься?

Я не отвечаю.

Он некоторое время наблюдает за моей работой.

— Послушай, я понимаю, что вел себя не лучшим образом. Порой воображение берет надо мной верх.

— А, так вот что это было?

— Постой, — говорит он, выдувая дым. — Давай так. Кто старое помянет, тому глаз вон. Что скажешь, малыш? Мир? — и протягивает мне руку.

Я выпрямляюсь, вытянув руки по швам.

— Вы ее ударили, Август.

Остальные молча за нами наблюдают. Август столбенеет. Шевелит губами. Отдергивает руку и перекладывает в нее сигарету Руки у него в кровоподтеках, ногти поломаны.