Онлайн книга «Голем в Голливуде»
– Ты рассказывал о Махарале. – Ну и будет. Не хочу раскрывать концовку. – Сэм улыбнулся – мол, он понимает всю нелепость предположения, что Джейкоб или вообще кто-нибудь прочтет его книгу. – Лучше расскажи о себе. – Особо нечего рассказывать. Работа. – Я догадываюсь. Что-нибудь захватывающее? – Тебе вправду интересно? – Я же спросил. – Сэм подмигнул левым мутноватым глазом. – Но может, просто из вежливости. Джейкоб рассмеялся: – Уел. Ладно. Не знаю, правда, насколько можно вдаваться в детали. – Насколько сочтешь нужным. – Хорошо. – Впервые за все время сферы их деятельности вскользь соприкоснулись. Умалчивать – как-то неестественно и даже нечестно. – Я занимаюсь одним странным убийством. – Убийством, – повторил Сэм. Джейкоб кивнул. – Я думал, тебя перевели. – Теперь перевели обратно. – Понятно. – Сэм, похоже, расстроился. На тарелке он складывал водянистую мозаику из огуречных долек. – И что? – Ну… в общем, мне поручили это дело, потому что на месте преступления нашли еврейскую надпись. Молчание. – Да, необычно, – сказал Сэм. – Черто… весьма. – Какая надпись? – Цедек. Вновь молчание. – Ты так и не поел, – сказал Джейкоб. Сэм отложил вилку: – Звонили по этому делу? – Оно связано со старым расследованием. У жертвы было скверное прошлое. – Очень скверное? Джейкоб поерзал. – Я не вправе… ну… шибко скверное. Давай не уточнять. – И теперь кто-то поквитался, – сказал Сэм. – Свершил правосудие. – Примерно так. Если честно, все это мне не по душе. – Почему? – Видимо, не хочется, чтобы мститель оказался евреем. Я за него, конечно, не в ответе, но… Ты понимаешь. – А если он еврей? – Ну, еврей, значит, еврей. Следуй за доводом, куда бы он ни привел. Похоже, Сэм не заметил, что его цитируют. – Если не можешь быть объективным, надо отказаться, – сказал он. – Я не говорил, что не смогу быть объективным. – Но вроде как сомневаешься. – Спасибо, я сам разберусь. И потом, мститель, может, вовсе не еврей, а только хочет им выглядеть. – Не понимаю. Ты же вроде ушел из отдела убийств. – Я же говорю, меня попросили вернуться. Точнее, приказали. Сэм молчал. – В чем дело, абба? Сэм помотал головой. – Ну как хочешь, я упрашивать не буду, – сказал Джейкоб. – Я помню, как тебе было плохо. Джейкоб скрывал депрессию и теперь набычился, словно его разоблачили: – Со мной все хорошо. – Ты мучился. – Давай не будем, абба. – А нельзя попросить, чтобы нашли кого-нибудь другого? – Нет, нельзя. Нужен я, потому что я еврей. Серьезно, я больше не хочу об этом. Поезд ушел, и это не тема для разговора за субботним столом. Сэм часто использовал эту отговорку, но опять не подал виду, что узнал реплику. Он рассеянно кивнул, поморгал, улыбнулся: – Подавать десерт? После второй кружки чая и третьего куска торта Джейкоб взмолился: – Больше не могу. – Смотри, сколько всего осталось. – Не обязательно все съедать в один присест. – Я заверну тебе с собой. – Не вздумай. На неделе сам съешь. – Мне в жизнь с этим не справиться. Ты обязан помочь. – Я помог, одолев четыре порции кугеля. – Помолимся? – Конечно. Отец подал Джейкобу молитвенник в гладком белом переплете, на котором синими буквами было оттиснуто: БАР-МИЦВА [24]
21 августа 1993 г. – Со школы, – сказал Джейкоб. – У меня где-то целая коробка твоих школьных вещей. – Сэм показал на библиотеку. – Это уже музей, – сказал Джейкоб, мысленно добавив: отступничества. Прочли благодарственную молитву. – Спасибо за ужин, абба. – Спасибо тебе, что выбрал время… Джейкоб, я не лукавил. Не принижай свою работу. Полицейский – древнее призвание. Помнишь главу на твоей бар-мицве? Шофтим ве-шотрим. – Судьи и смотрители. Может, стоило пойти в юристы? Был бы повод похваляться: мой сын вершит правосудие в Верховном суде. – Я горжусь тобой, какой ты есть. Джейкоб промолчал. – Ты ведь это знаешь, правда? – Конечно, – сказал Джейкоб. На его памяти отец впервые отозвался о его работе хоть как-то – плохо или хорошо. В их семье не принято было навязывать профессиональные предпочтения, но полицейская стезя не вызывала восторга. Джейкоб полагал, что его выбор, как и утрата веры, отца огорчал. Сейчас от этого взрыва искренности Джейкоб поежился и сменил тему: – У меня к тебе вопрос. Я вот задумался о том, что «справедливость» и «милосердие» – однокоренные слова. Цедек и цдака. – Это верно для несовершенного мира. – Что? А понятнее? – То, что мы называем справедливостью, сотворено людьми, а поскольку мы сами по определению твари, все нами созданное несовершенно. Между судом Божьим и человеческими потугами к нему приблизиться огромное различие. Можно сказать, коренное. Человеческая справедливость, как и всё в этом мире, неизбежно отвечает нашим запросам и соответствует нашим возможностям. В некотором смысле она противоположна истинной справедливости… Джейкоб слушал вполуха – отец перешел на речитатив. В том, что Сэм раввин, а Джейкоб – коп, имелась своя логика. Сказать, что его выбор профессии был сделан в противовес отцовскому неземному мировоззрению, слишком просто. Однако ребенка, корпевшего над светскими и религиозными книгами, манила работа не для белоручек. – …Что в этом мире воспринимается как противоположное – например, справедливость и милосердие, – в сознании Бога едино – разумеется, это образно, – и это, кстати, соотносится с вышесказанным о диалектической истине… |
