Онлайн книга «Сторож брату своему»
|
Снаружи послышались тяжелые шаги и переговаривающиеся голоса. – Я согласна! – пискнула девушка. – На что? – На всё! – Дура, – мягко пристыдил ее кот. – Впрочем, теперь уже поздно. На всё так на всё. Снаружи завозились с засовом, громко обсуждая, дозволено ли правоверным изливаться в рот женщины: Амр ворчал, что мулла в Пятничной мечети на прошлой проповеди порицал тех, кто увлекается игрою на флейте, вместо того чтобы пахать женщину ради ростков потомства, а Бехзад доказывал, что ашшаритка – одно, а неверная, которую берут ради наслаждения, – совсем другое, в нее можно по-всякому изливаться, ибо сказано в хадисе, что женщины кафиров дозволены правоверным по праву добычи, а раз дозволены, то дозволены во всех местах, ведь иначе так и было бы сказано – дозволены вам по праву добычи их фарджи… Шади задрожала еще сильнее и до крови закусила губу. Кот непонятно сказал: – Никак ты, Омид, не поумнеешь… Все-то тебя в крайности тянет – то ни на что не согласна, то вдруг согласна на всё… Засов со скрежетом отъехал в сторону, и дверь растворилась. – Вылезай, шлюшка! – засмеялся Бехзад, засовывая голову внутрь. И тут же отскочил назад, дико заорав: – Джинны! Спасите-помогите!!! Дружок его увидел то же самое – разъяренного кота в ореоле зеленого страшного света! – и с такими же воплями припустил прочь. Через несколько мгновений крик оборвался и послышался шум падающей земли и глухой звук удара. Бехзад, разинув рот, продолжал пятиться назад. Запнулся о могильный холмик, упал и замахал руками: – Изыди! – Куда уж… – усмехнулся Имруулькайс. – Плохой из тебя изгонятель джиннов. Да и богослов хреновый. Вырастая на глазах, огромный черный кот подошел к человеку, наклонился, заметил в перекошенное лицо: – А нечего темными делишками ночью на кладбище заниматься! И с радостным урчанием вцепился в горло. Айяр забил ладонями по земле, почему-то не пытаясь оторвать от себя рычащего джинна. Тот долго, с чавканьем и сопением, рвал Бехзаду шею, мотаясь вместе с дергающимся в агонии телом. Когда ноги айяра прекратили скрестись по земле, кот оторвал окровавленную морду от горла мертвеца и приказал девушке: – Снимай с него одежду и одевайся. Дрожа, Шади обхватила себя за плечи и простучала зубами: – С-с н-него? – С него, с него, – кивнул кот и облизнулся. – Потому что навряд ли ты захочешь лезть в яму, чтобы снять одежду с Амра. – Аааа? – Бедуин сломал шею, Омид. Слыхала поговорку: не рой другому яму, сам в нее попадешь? – Аааа? – Одевайся-одевайся. Не пойдешь же ты голой на встречу с караванщиком? – Аааа… – Отправишься с караваном в Мадинат-аль-Заура. В пути о тебе позаботятся. В столице придешь к воротам Младшего дворца. Тебя заметят. Продашься в кухонные рабыни. Мои родичи позаботятся, чтобы тебя купил нужный человек. – Аааа… – А вот, что делать дальше, мы тебе скажем, о Омид, согласившаяся на всё. * * * Тот же вечер, аль-каср Харата Мараджил стояла и зябко куталась в пашмину: по двору перед воротами гулял ветер – он всегда крепчал ближе к закату. Она стояла на галерее второго этажа, а чем выше, тем порывы сильнее. Кони айяров месили влажную грязь – невольники не успевали выметать землю с каменных плит, а с неба моросило. Сначала цитадель покинул отряд ее сына – халифа, поправила себя Мараджил, халифа, – теперь вот готовились к отбытию два десятка ушрусанцев. Лужи и мокрая земля блестели в свете факелов, ветер сбивал пламя, оно ложилось набок, окрашивая алым наконечники копий и налобники коней. Садун стоял у стремени мула и дрожал, не скрываясь. Впрочем, он дрожал с тех пор, как проводил своего мальчишку, Фархада. Тот ничего не заподозрил – даже понурый вид и заплаканные глаза сабейца не изменили его радостного расположения духа. Юноша пересмеивался с девчонкой и так и пожирал глазами ее покачивающиеся бедра. Видно, в голове у него – как и у всякого четырнадцатилетки – были только мысли о фарджах и о том, сколько раз получится вонзить, когда в караван-сарае он заведет невольницу за занавеску. Фархад весь светился от радости и предвкушения – женщины, встречи с семьей, вида красот, открывающихся путнику по дороге. Садун жалостно запахнулся в свою желтую накидку и вытер текущий нос. Мараджил брезгливо поморщилась: что-то старик совсем сдал, разве можно так переживать из-за какого-то невольника, пусть и смышленого… Ее молодцы тем временем не спешили влезать в седла и орали, толкались, болтали, хвастались покупками: всем выдали жалованье, многие сторговали на базаре новые папахи и рукояти к джамбиям. За общим гвалтом и сутолокой они не заметили, как приоткрылась створка двери, и во двор вышел Лубб. Быстро огляделся и кивнул кому-то у себя за спиной. Показался гвардеец в усаженной золотыми бляхами перевязи. За ним еще один. А следом вышел кто-то высокий, с ног до головы закутанный в дорожный бурнус. Еще двое нишапурцев опасливо высунулись следом. Садун дернулся и обернулся. Ударил порыв ветра, капюшон бурнуса сбило с головы высокого человека, который оказался, конечно, совсем не человеком, а нерегилем. Лубб как ни в чем не бывало показал Тарику на здоровенного гнедого, которого держал в поводу гулямчонок, – полезай, мол, в седло. Мальчишка увидел, для кого конь, и визгнул от страха. На крик обернулись, айяры увидели бледное сумеречное лицо. На дворе стало тихо, только кони топали, и сбруя звенела. И вдруг кто-то крикнул по-ушрусански: – Гля, кошка лысая! Громовой хохот заставил Мараджил вцепиться в перила. Стоявший рядом с Луббом айяр шагнул к Тарику: – Мордой не сверкать, кому велено! И накинул тому на голову капюшон. Нет. Не накинул. Попытался. Руку протянул, а дотронуться не успел – блеснула его же сабля, отрубленная кисть шлепнулась в грязь, локоть запылил кровищей, айяр заорал. Сверкнуло снова, голова с разинутым ртом укатилась под ноги коней. Двор взорвался воплями, лошади заплясали, кто-то повис на узде. На Тарика двинулись – с разных сторон. Сверкнуло, свистнуло – ближайший справа упал на колени с рассеченным животом, те, что слева, – вспыхнули. Пламя рвануло над плечами – головы горели, люди метались, пытались сбить пламя руками и истошно орали сквозь огонь. От полыхающих тел шарахались, обгорелые остовы замирали и один за другим обваливались в грязь, пугано визжали и ржали кони. К нерегилю шагнул Лубб. |