Книга Грешники и праведники, страница 28 – Иэн Рэнкин

Фокс пожал плечами:

— Это не моя проблема.

Ребус с пятое на десятое просматривал дело. Некоторые из плохо пропечатанных страничек совсем выцвели. Он вспомнил машинку — злобная литера «о» прорубала бумагу насквозь. Рукописные записи в некоторых местах, где листы отсырели, совсем расплылись. Он увидел прижизненную фотографию убитого — глянцевый квадратик с белой рамкой. Снято где-то в пабе. Мерчант поднимает стакан с виски, глаза окосевшие, улыбка щербатая.

— Вы его знали? — спросил Фокс.

— Мерчанта? — Ребус не отрывал глаз от фотографии.

— Но вы, вероятно, не раз встречались с Билли Сондерсом? Он ведь был у вас суперзвездой по части сбора информации?

— Всё происходило не так, — ответил Ребус. — Если у тебя был осведомитель «на улице», ты старался как можно дольше держать его при себе. Чтобы коллеги не разевали на него рот. Встречи назначались в парке или где-нибудь в шумном месте, в людном баре например, где невозможно подслушать. Информатор просил у тебя прикурить и шептал в ухо имя, пока ты чиркал зажигалкой. В те времена мобильных телефонов не было, и, чтобы договориться о встрече, приходилось напрягать извилины. Но встречаться нужно было всегда один на один, чтобы смотреть в глаза.

— Это ещё зачем? — В голосе Фокса слышалось искреннее недоумение.

— Дело в том, что, когда информатор называл тебе чьё-то имя, у него для этого была своя причина. Иногда он просто хотел устроить кому-нибудь подлянку — убрать с дороги конкурента или с кем-то поквитаться.

— Значит, звонкая монета — не единственный стимул?

— Деньги там вообще были символические. Некоторые шли на это ради адреналина, из любви к искусству, другим просто нравилось рассказывать байки.

— То есть могли и сплести что-нибудь?

Ребус кивнул.

— А кто был вашим информатором в те дни?

— Вообще-то, у меня не было информатора. Я только-только начинал понимать, кто владеет информацией, а кто — нет. И кто, возможно, готов со мной ею поделиться.

— Был такой журналист в «Скотсмене» — Альберт Стаут…

— Я его помню — чума на нашу голову.

— Он усиленно раскапывал дело Мерчанта. И с ним ещё несколько других.

— Он ненавидел полицию.

— У меня сложилось такое же впечатление от его статей, уж очень предвзято он трактовал факты.

— Неужели он ещё жив?

— Ему восемьдесят семь, живёт в Галлейне рядом с гольф-полем.

— Чёрт побери. Он выкуривал по две пачки в день. — Ребус помолчал. — Вы хотите с ним поговорить?

— Он в моём списке. Как и патологоанатом, который делал вскрытие Дугласа Мерчанта.

Ребус порылся в памяти.

— Тот, который был до профессора Гейтса?

— Да, его предшественник — профессор Норман Каттл, которому, кстати, тоже восемьдесят семь, хотя он и держится бодрячком.

— Вы времени зря не теряете, — сказал Ребус как можно небрежнее, чтобы его слова не приняли за лесть. — Говорить с ним будете до или после беседы со Стефаном Гилмуром и остальными?

— Как получится. Кстати, сегодня утром мы начали разбираться с вами…

— Разве?

— У меня ещё масса неясностей, и я рассчитываю на вашу помощь.

Фокс вытащил из ящика свой блокнот формата А4. Ребус посмотрел на часы.

— У нас повышенная ставка за сверхурочную работу?

— Вы же сами предложили свои услуги…

— Да, предложил, я не отказываюсь, — подтвердил Ребус, откинувшись на спинку стула.

Тем вечером во втором зале «Оксфорд-бара» Ребус отпил половину своей первой пинты индийского светлого, когда появился Эймон Патерсон и предложил добавить. Ребус хмуро покачал головой, а потому Патерсон вернулся из бара с одной пинтой для себя и двумя пакетиками солёных орешков.

— Только не говори, что я не предлагал тебя угостить, — сказал он. Они сидели в том же углу, где Ребус говорил с Фоксом. — Значит, тебе удалось пристроиться к этому делу?

Ребус отправил Патерсону эсэмэску, намекавшую на такое развитие событий.

— Втереться к нему в доверие пока не удалось, — сказал он, подавив зевок. — Дверь кабинета, где хранятся документы, он запирает, а ключ только у него.

— Он разослал приглашения. Ждёт меня завтра в три часа.

— А знаешь, кого ещё он собирается опросить?

— Кого?

— Альберта Стаута и Нормана Каттла.

— Чёрт подери. — Патерсон надул щёки и выдохнул.

— Он нацелился на Стефана.

— Ты это с чего взял?

— Сондерс был человеком Стефана. Естественно предположить, что именно Стефан дёргал за ниточки, чтобы снять с него обвинение в убийстве. — Ребус помолчал, глядя на Патерсона поверх стакана. — Если только тебе не известно чего-то иного.

— Джон…

— Я просматривал старые дела и вспомнил, что в то время я только зарабатывал ваше доверие. Может быть, есть такие вещи, в которые ты и сейчас предпочитаешь меня не посвящать. Когда я вхожу в кабинет Фокса, у меня ощущение, будто я иду по минному полю. Мне было бы неприятно обнаружить, что один из моих старых дружков-святых хранит где-то карту этого минного поля.

— Я от тебя ничего не скрываю, Джон, — тихо сказал Патерсон.

— И ты можешь поручиться за Стефана и Дода?

Патерсон задумался, потом пожал плечами.

— У всех в шкафу упрятан какой-нибудь скелет — ты об этом знаешь не хуже меня. Слышишь, как они клацают костями, Джон? Я вот слышу, но рассказывать об этом никому не собираюсь. — Взгляд Патерсона стал жёстче. — Узнай, что удастся, и доложи. Только так мы сумеем себя обезопасить — мы все. — Оставив недопитую пинту, он поднялся и засунул руки в карманы куртки. — И не забудь дощёлкать орешки, они денег стоят…

Ребус проводил его взглядом. Его представили Патерсону тридцать с лишком лет назад, а теперь он спрашивал себя, знает ли его.

Винить во всём Фокса легко.

Может быть, слишком легко.

Ребус прошёл к стойке, где сидели три-четыре других постоянных клиента. Они смотрели по телевизору последние известия. Ребус увидел Пейджа, который отвечал на вопросы журналистов. Затем последовал репортаж с места событий: к дому Маккаски подъехала машина, с пассажирского сиденья вышла Бетани Маккаски, за рулём сидел её сын Форбс. У обоих были напряжённые, встревоженные лица.

«Значит, машину ты всё же водишь, гадёныш», — пробормотал Ребус, закончив пиво и заказывая новую порцию; пока ему наливали, он пошёл покурить на улицу. У него за спиной премьер-министр давал интервью — говорил, как он «страшно потрясён и расстроен».