Онлайн книга «Шел старый еврей по Новому Арбату»
Под его портретом глядит на меня Миша Танич. С обложки своей книги – рубаха нараспашку. Тоже поэт, друг незабвенный. Поэтам не пристало считаться рангами, чваниться не пристало (о завистниках – умолчим). Стихала к вечеру жара. Слетали бабочки с левкоя. Была навеки – та игра! Вы тоже помните такое? На грустных проводах собрались напоследок приятели, стали выяснять, кто первым завел с нами знакомство, но друг незабвенный рассусолиться не позволил. – Пустой разговор, – сказал. – Поговорим лучше о том, кто первым их забудет. Брат написал из Москвы: "Судьба редко дает таких друзей, которые настолько тоскуют, что в состоянии заказать телефонный разговор с заграницей. Тут дело не в деньгах‚ разошлись интересы потихоньку. У каждого своя шерсть и свои блохи…" А Кафка Гавриила Гликмана взирает испытующе, как втолковывает: "Начиная с определенной точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь". Такое и мне известно. Поскольку достиг. А ворона чистит клюв о мое окно и даже не подозревает, что прикнопил ее к странице, бабочкой на булавке – чертово мое занятие. Не распознать пророков… …в своих отечествах. Запрятались – не отыскать. Чьи слова раскрывали реалии, скрытые от непосвященных, горькие порой, тревожащие, за что пророков убивали, сберегая в веках их погребения, чтобы было куда приходить, вымаливать у кого милости-утешения. Пророков больше не убивают – незачем. Избавляются от сочинителей, неуемных ниспровергателей, раскрывающих те же реалии, колкие, раздражающие. – Это ты к чему? – Всё к тому же… Висят под крышей офорты Юрия Селиверстова, два офорта на одну тему, зеркально отображенные. "Первородный грех". Один купил у него, второй получил в подарок перед отъездом. – Иерусалим увидишь… – сказал, и не тоска, нет, не тоска – неутолимое влечение к недостижимому слышалось в его словах. Проживи он подольше, ходил бы по Старому городу, по улицам его и храмам – этого было не дано. Лишь у меня под крышей, на двух триптихах, Юрий Иванович Селиверстов. Натруженная ладонь сеятеля, одна лишь ладонь, рассыпающая зерна по иссохшей, безводной земле: "В поте лица твоего будешь есть хлеб…" Материнская ладонь с прижатыми к "груди" пальцами, словно баюкающая младенца: "В муках будешь рожать детей…" И посреди каждого триптиха – Древо познания добра и зла с переплетением корней; ладонь изножьем его ствола, обращенная к небу с мольбой о прощении, змей-обольститель в ветвях Древа с яблоком во рту. "За то, что ты сделал это… будешь ползать на чреве твоем и прах будешь есть все дни жизни твоей…" Селиверстов любил повторять: "Кто жить не умел, того помирать не научишь". Прожил быстро, коротко, чрезвычайно полновесно, и ушел мгновенно, на взлете сил. А на стене напротив, под той же крышей – иная гравюра, словно разместились они по библейской хронологии. Мартин Туроф, восемнадцатый век. "Переход через Чёрмное море". "Подними посох свой и простри руку свою над морем, и рассеки его, – и пройдут сыны Израиля среди моря по суше…" Моше (Моисей) на берегу с поднятыми руками. Вздыбленные волны в гребешках пены. Проход между ними, и по нему, вслед за огненным столпом до Небес, движутся несметные людские потоки. Случилось это в 2448 году от сотворения мира; фараон кинулся в погоню во главе пеших и конных воинов, с сотнями боевых колесниц, но волны сомкнулись и поглотили его войско. – Владыка мира! – славословили пока что ангелы. – Бог воинств! Помогающий‚ спасающий и защищающий!.. – Замолчите! – возгласил Единый‚ Великий и Грозный. – Творения рук Моих погибают, а вы хвалу Мне поете?.. И если продолжить ту же хронологию, карта 1832 года, изготовленная в С.-Петербурге, – тоже у меня под крышей. "С означением древних пределов XII колен Израилевых". Святая Земля, протянувшаяся вдоль Средиземного моря. Наделы двенадцати колен, и отдельно, в углу карты, Старый город, Сион, гора Мориа. Прислал карту незнакомый человек из Германии. Из дома для престарелых. Слушал, должно быть, мои передачи по радио. "Вам, – написал, – может пригодиться…" А возле нее, тоже на стене, карта для охотников и рыболовов Московской области, – вон куда жизнь занесла, за какие пределы библейской хронологии. На карте помечено, где кого ловить, в кого где стрелять. Из отрядов хищных, копытных и грызунов, куриных и пластинчатоклювых, а также рыб всякого вида – по желанию и возможностям. Признаюсь: грех держу за душой, с молодых лет. Стрелял дробью в стайку реполовов на кусте. Убил одного. Ощипал у костра, чтобы зажарить. Подивился малости тельца и выбросил. На этом стоило бы закончить, добавлю самую малость. "Переход через Чермное море" подарил Миша Ушац, художник. Выдумщик в молодости, выдумщиком оставался на старости, одинокий Миша Ушац – веселый на людях человек. Подарил и книжку "частушек, песенок, куплетов и страшилок". С надписью "Всегда твой". Задумался я давеча, И бьется думка-птица: – Дана мне жизнь как ваучер, Как ей распорядиться? Быть может, мне вложить ее В какое-нибудь дело? А может быть, пропить ее И ничего не делать? А может, как в Гражданскую, С винтовкой, на коня?.. Дана мне жизнь как ваучер, Куда вложить меня? Приступаешь к работе в сомнениях-колебаниях… …продвигаешься без видимых успехов и вдруг замечаешь, что материал сам идет в руки, от всех и отовсюду, – что бы это означало? Сочинял "Людей мимоезжих", путался в анчутках и прочей нежити, способной навести порчу, присушить-оморочить, – Саня Лившиц, того не ведая, прислал из Нью-Йорка книгу: "Вдруг понадобится…" Иван Петрович Сахаров, "Русское народное чернокнижие". С.-Петербург, 1885. Дело с мимоезжими пошло-поехало. |