Онлайн книга «Шел старый еврей по Новому Арбату»
– Эт-то он чего?.. – Эт-то он на кого?.. – Да я его к стене придавлю!.. – Я его сапогом разотру!.. И – головой о косяк. Была тишина. Скрипели, ссыхаясь, доски на нарах. Юродивый простонал, ни к кому не обращаясь: – Ничто так не сплачивает, как ужас. Разве это не безумие – умирать от страха смерти?.. Штрудель огорчился, пожелал шепотом: – Нефролепис – птерис… Но тот не исчез. – Скажи ты, – попросил петуха. – Переправь его за угол. Кавалер ордена сощурил глаз, что делал в минуты редкого откровения: – Зачем ему за угол? Чтобы понял, что и там нет Утопии? Этого ты желаешь? Этого?.. А тут взойдет на эшафот – гордо, с поднятой головой, победителем мракобесов. Из коридора послышалось шутейное: – Кому дров нарубить, воды нанести? Налетайте, пока добрый. Объявился на пороге мужчина. В черных одеждах. При жилетке. Волосы напомажены. Часы вороненой стали с цепочкой на животе. – Ах, – восхитился, – какая камера! Ох, расписная! Одиночка на троих. Показательный карцер в цветочек. Петух пригляделся к нему. – Вы из семейства Сансонов, – предположил. – Потомственных палачей. Не ваш ли предок – шевалье Шарль-Анри Сансон де Лонваль, заплечных дел мастер? Что отрубил головы Людовику Шестнадцатому и Марии-Антуанетте? Палач стыдливо потупился. – Вам нечего стесняться, – продолжил петух. – Это был кроткий, изысканно любезный кавалер с манерами джентльмена. Садитесь, месье Сансон. Чувствуйте себя как дома. – Я постою… – прошептал. – В присутствии просвещенных особ… Позвольте, однако, произвести. Замеры объектов. Ибо филигранность в нашей профессии – залог успеха. Это был сострадательный, чрезвычайно чувствительный специалист. Не переносил вида крови, а потому отворачивался, когда рубил топором. Его просили: – Не вороти голову. Точнее будет. Не мог. Не получалось. – Обратите внимание, – отметил петух. – В черное одеяние облачались врачи еще со Средних веков. Палач – он сродни эскулапу. Добавил к всеобщему интересу: – Поэт, не избежавший умерщвления, выразился так: "Искусство войны и мастерство казни – немножечко преддверье к анатомическому театру". – Спасибо! – с чувством произнес месье Сансон, слеза благодарности выкатилась из глаза. – Постараюсь оправдать признание поэта. Ходил по камере с блокнотом в руках, зачитывал из мирового наследия: – "Не бойся последнего дня и не желай его", "Дорога в преисподнюю отовсюду одинакова", "Иной переживет и своего палача". Штрудель тоже решил высказаться: – Имеем сведения. Из сомнительных источников. Британская королева дозволила знатному узнику выбрать веревку для повешения. Пеньковую или шелковую. Как у вас с этим? Месье Сансон уклонился от ответа: – С этим у нас безволокитно, а с крысами в тюрьме – беда. Бегут и бегут сюда со всего города. Что бы это означало? – Это означает, не утонете. Кому-то идти на дно, вам – процветать. Помолчали. Подставили шеи для замеров. Сансон вопросил с интересом естествоиспытателя: – Болтают, что петух бегает без головы. Когда отрубают. Так ли это? Кавалер ордена ответил с неохотой: – Смотря какой петух… – Вот и проверим. Встал посреди камеры, откашлялся: – Приговор готов. Позвольте зачитать? – Будем признательны. – "Незаконный выход из-за угла, дерзновенные намерения, неоднократно чинимые, пагубные умствования возмутительного содержания, – облегчения участи не заслуживают, ибо снисхождение непозволительно". – Считать несуществующими, – добавил петух. – Без права на ларек. Чем и испортил торжественность момента. Заплечных дел мастер глубоко оскорбился: – Стараешься для них, ночей не спишь, дабы скрасить последние минуты… Попрошу за мной. И в дверях – юродивому: – Вас я планирую на завтра. 7 Шли рядом, шаг в шаг. По бесконечному коридору. К конечной цели. Петух произнес без ложного пафоса: – "Но уже пора идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а что из этого лучше, никому неведомо, кроме Бога". – Это не твои слова, – укорил его Штрудель. – Куда нам? Если бы я это сочинил, был бы не куриный хахаль, а Сократ, сын Софроникса и Фенареты. Впереди шагал месье Сансон. Деловитый и сосредоточенный. Замыкали шествие Сиплый и Сохлый. – Чтой-то взрыгнулось вдруг, – удивлялся Сохлый. – К чему бы это? – К женолюбству, – уверял Сиплый. – При обоюдном согласии. Мне ли не знать? – Адресок не дашь?.. Штрудель вдруг вскричал. В великом изумлении: – О неразумный, жестокий век!.. Это же я! Тот самый Штрудель, единственный, неповторимый, – как меня жизни лишать?.. Кавалер ордена Золотого Гребешка вздохнул: – Желаешь на прощание мой совет? – Желаю. – Держи удар, друг мой. Держи – не падай! Станешь проигрывать, не выводи себя из игры, которую выбрал. Доиграй до конца. Остановились у поперечной полосы на полу. Карминного, между прочим, цвета. Разъяснили осужденным: – На этом месте положено вручать памятный знак с порядковым номером. А также ознакомить с выдержками из книги "О непостоянстве вдов", дабы скрежетали в бессилии зубами. – У меня нет зубов, – сказал петух. – После меня не останется вдовы, – сказал Штрудель. Пошли дальше. Встали перед закрытой дверью. Сиплый объявил: – Последнее наше желание. Перед казнью. Кавалер ордена возразил: – Желание должно быть наше. Так принято повсеместно, – мне ли не знать? Его слова пропустили мимо ушей, и Сохлый продолжил: – Вы интересуете нас, люди из-за угла. Завербуем в доносители, обменяем на пару резидентов, станем переписываться через тайник. – Открывайте дверь! – приказал Штрудель. |