Онлайн книга «Я исповедуюсь»
|
– Это просто смешно, – сказал Адриа после долгого молчания. – У тебя есть возможность исправить совершенное зло, а ты от нее отказываешься. Сара вышла из кабинета, и я больше никогда не слышал, как ты смеешься. 46 Вот уже три или четыре дня, как в доме повисла тишина. Ужасно, когда двое живущих вместе людей молчат, потому что не хотят или не решаются сказать друг другу то, что их может обидеть. Сара занималась подготовкой к выставке, а я не мог ничего делать. Я уверен, что если на автопортрете у тебя грустный взгляд, так это потому, что, когда ты его писала, в доме стояла эта тишина. Но уступить я не мог. Вот почему Адриа Ардевол решил отправиться на юридический факультет к доктору права Грау-и‑Бордасу, чтобы проконсультироваться по поводу проблемы, которая была у одного его друга с некой ценной вещью, приобретенной его семейством тысячу лет назад, возможно из военного конфиската. Доктор Грау-и‑Бордас, поглаживая бородку, выслушал историю моего друга, а затем пустился в общие рассуждения о международном праве и об изъятых нацистами вещах, и Адриа Ардевол через пять минут понял, что профессор ни черта в этом не смыслит. Профессор кафедры музыковедения Казалс рассказал ему много интересного о семействах скрипичных мастеров из Кремоны и порекомендовал одного мастера, к которому можно обратиться, настоящему знатоку старинных скрипок. Можешь в нем не сомневаться, Ардевол, и Казалс наконец задал вопрос, который вертелся у него на языке, едва был открыт футляр со скрипкой: ты разрешишь мне ее опробовать? В коридоре около кафедры музыковедения столпились студенты, чтобы послушать таинственную и нежную музыку, доносившуюся из кабинета. В конце концов профессор Казалс убрал инструмент в футляр и произнес: она необыкновенная. Не хуже скрипок Дель Джезу [370] . Адриа положил футляр со скрипкой в углу своего кабинета. Принял двух студентов, которые хотели улучшить оценку. И еще одну студентку, желавшую узнать: почему вы мне поставили только удовлетворительно, если я ходила на все ваши занятия? Вы? Ну почти на все. Ах вот как? Ну, на некоторые. Когда девушка ушла, появилась Лаура и села за соседний стол. Она была очень красивая, и он сказал привет, не глядя ей в глаза. Она рассеянно кивнула в ответ и открыла папку, полную конспектов, контрольных и всякой прочей всячины, не вызывавшей у нее энтузиазма. Они довольно долго работали молча, каждый сам по себе. Два, нет, три раза оба поднимали взгляд одновременно, и их встретившиеся глаза робко заговаривали друг с другом. Наконец на четвертый раз она спросила: как дела? Кажется, раньше она не проявляла инициативу? Не помню. Но помню, что на сей раз она улыбнулась. Это было явным признаком примирения. – Пф… Потихоньку. – И только-то? – И только. – Но ты теперь знаменитость. – Но тебе теперь все равно. – Нет. Я тебе завидую. Как и половина нашей кафедры. – Тогда тебе действительно все равно. А как твои дела? – Пф… Потихоньку. Оба замолчали и улыбнулись – каждый своим мыслям. – Ты сейчас пишешь? – Да. – Можно узнать – что? – Да. Переделываю три лекции. Ее улыбка подбадривала меня, и я, не сопротивляясь, сказал: Льюль, Вико и Берлин. – Ух ты! – Да. Но знаешь, я их переделываю, чтобы написать новую книгу, понимаешь? Не три лекции, а… Адриа неопределенно помахал рукой в воздухе, как будто размышляя над проблемой: – Нужно достаточное основание, чтобы объединить всех троих. – И ты нашел его? – Возможно. Становление истории. Но пока точно не знаю. Лаура аккуратно сложила бумаги – так она делала всегда, когда задумывалась. – Это та самая знаменитая скрипка? – спросила она, указав карандашом в угол кабинета. – Знаменитая? – Знаменитая. – Ну да. – Господи! Не оставляй ее здесь. – Не волнуйся – я возьму ее в аудиторию. – Уж не собираешься ли ты играть на ней перед… – улыбнулась она. – Ну что ты. А может, сыграть? Почему бы и нет. Он решил это внезапно. Как и тогда, когда попросил Лауру поехать с ним в Рим в качестве его адвоката. Лаура толкала его на экстравагантные выходки. И читающий курс по истории эстетических идей в Барселонском университете Адриа Ардевол имел дерзость начать лекцию второго семестра с исполнения Партиты номер один на своей Сториони. Ни один из тридцати пяти студентов, разумеется, не заметил ни пяти непростительных ошибок, ни того момента, когда он сбился и начал импровизировать в Tempo di Borea [371] . Закончив играть, он аккуратно уложил скрипку в футляр, оставил его на столе и спросил: какая связь, как вы полагаете, существует между художественным произведением и мыслью? И никто не осмелился сказать что-либо, потому что – а кто ж его знает. – А теперь представьте себе, что на дворе тысяча семьсот двадцатый год. – А для чего? – спросил парень с бородой, сидевший в последнем ряду отдельно от всех, видимо боясь заразиться. – Именно в тот год Бах сочинил пьесу, которую я так плохо сыграл. – А что, мы должны были бы тогда думать по-другому? – Ну, по крайней мере, мы с вами носили бы парики. – Но это же не заставляет нас думать иначе. – Не заставляет? Но мы с вами, как мужчины, так и женщины, носим парики, чулки и каблуки. – Но ведь представления о красоте в восемнадцатом веке были не такие, как сегодня. – Только лишь о красоте? Если ты в восемнадцатом веке не носил парик, чулки и каблуки, если ты не пудрился и не красился, то тебя не пускали ни в один дом. Сегодня напудренного мужчину в парике, чулках и на каблуках упекают в тюрьму без вопросов. – Но это уже относится к морали. Это был робкий голос худенькой девушки из первого ряда. Адриа, ходивший между столами, обернулся. – Ты молодец, – сказал он. Девушка покраснела, чего я вовсе не добивался. – Эстетика, как бы она к тому ни стремилась, никогда не существует сама по себе. – Нет? – Нет. Она способна вбирать в себя иные формы мысли. – Я не понимаю. В результате это занятие прошло замечательно: я смог растолковать те основные вещи, на объяснение которых у меня обычно уходило несколько недель. Я даже на какие-то мгновения забывал, что дома мы с Сарой все время молчим. Адриа пожалел, что не застал Лауру в кабинете, когда он зашел забрать вещи, – он так хотел рассказать ей о своей блестящей придумке. |