Книга Голубые цветочки, страница 36 – Раймон Кено

— Жоакен, — сказала герцогиня, — ты напрасно уперся: где уж тебе вести богословский диспут с аббатом! У тебя кишка тонка.

— Да, я бы, например, не рискнул, — подтвердил виконт тоном заправского остроумца.

— Черт подери! — вскричал герцог, энергичным пинком подкинув в воздух стол, — да вы меня за придурка, что ли, держите?

От китайского кофейного сервиза эпохи Минг осталась лишь фарфоровая пыль, а от бутылок и стаканов — стеклянная. Герцог стоя оглядел сверху вниз присутствующих особ и враждебно вопросил их:

— Вы, сволочи, уж не биржуа ли какие-нибудь, что так измываетесь надо мной? Я гляжу, эти чертовы кюре вообразили, будто им все дозволено. Не знаю, что меня удерживает от того, чтобы задать трепку этим долгополым.

— Жоакен! — вскричала герцогиня, — ты просто темный феодал!

— А ты, милочка, заслуживаешь хорошей порки!

И герцог хватает герцогиню за руку. Руссула сопротивляется. Герцог хватает ее за другую. Руссула вырывается. Герцог тащит ее к чулану, где хранятся плетки. Лакей собирает осколки фарфора и стекла. Монсеньор Биротон и аббат Рифент удаляются с оскорбленным видом. Герцог все так же упорно тащит свою супругу, которая все так же энергично тормозит; ее каблуки высекают искры из булыжников.

Виконт де Прикармань решает вмешаться.

— Господин герцог, — говорит он голосом таким же упавшим, как китайский фарфор, — при всем моем почтении к вам…

— Как ты смеешь лезть в мои дела, олух? — в ярости кричит герцог.

Выпустив герцогиню, которая шлепнулась задом оземь, он влепил виконту такую пощечину, что тот пошатнулся. Виконт, скорее инстинктивно, нежели от храбрости, выхватил шпагу. Герцог обнажил свою, и вот уже Прикармань распростерт на земле, продырявленный насквозь и совершенно мертвый. Герцогиня с горестными воплями бросается на его труп. Герцог вытирает шпагу о юбку Руссулы и вкладывает сие смертоносное оружие в ножны. Затем он изучает сложившуюся ситуацию.

А вот и еще кто-то робко приближается к нему, чтобы изучить ту же ситуацию.

— Вы убили его, — шепчет Пешедраль.

В руке у него узелок с пожитками, он уже собрался домой, к маме.

— Он и вправду умер? — спрашивает Пешедраль.

— Если до сих пор не умер, то теперь-то уж точно помрет, — отвечает герцог, — эта дама его наверняка задушит.

Герцогиня по-прежнему вопит во все горло. Наконец она возглашает:

— Он умер! Он умер!

— Ну вот, — говорит герцог Пешедралю, — теперь ты проинформирован.

— Значит, я стал виконтом де Прикармань? — спрашивает Пешедраль.

— А ведь верно! — восхищенно говорит герцог.

— Вот здорово!

На вопли герцогини сбежались кюре и прислуга.

— Господи! — воскликнул монсеньор Биротон. — Ну, с вами не соскучишься!

— Насколько я понимаю, имела место дуэль, — сказал аббат Рифент.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Онезифор. — Взгляните, Прикармань еще сжимает шпагу в руке.

— Убить человека на дуэли — немалый грех, — сказал аббат Рифент, — но все же куда меньший, нежели неверие в христианский календарь.

— Господин герцог, — заявил епископ in partibus Сарселлополисейский, — вы должны покаяться в содеянном и пожертвовать церкви значительную сумму денег за ваши преадамитские убеждения.

— Как видите, — сказал аббат Рифент, — суд Божий куда более суров, нежели суд людской, который простит вам сей грех.

— Сомневаюсь, — ответил герцог д’Ож, — и, по здравом размышлении, предпочитаю убраться подальше, может быть, даже и за границу. Я не желаю сидеть тут и дожидаться сержантов короля и милости помянутого короля. Закатали же моего превосходнейшего друга Донасьена [59] в Бастилию за какие-то пустяковые проделки. Мой бедный Донасьен среди бастильских стен! Каково я срифмовал, а?

— Посредственно, — отозвался аббат Рифент.

Герцог тут же выхватил шпагу с твердым намерением пришить аббата не сходя с места; тот благоразумно описал сложную траекторию, дабы укрыться за спиной Онезифора, однако герцог сдержался и вложил шпагу в ножны.

— Утешьте Руссулу, — велел он обоим священникам. — Я, так и быть, не стану ее пороть, хотя рука у меня так и чешется наподдать ей как следует. Итак, прощайте, господа.

— А Генеральные Штаты? — спросил монсеньор Биротон. — Разве вы не собираетесь присутствовать на их заседаниях?

— Вздор! Сейчас меня больше интересует моя свобода.

И он обратился к Пешедралю:

— Иди седлай Сфена и Стефа, виконт, я беру тебя с собой. Вот тебе случай повидать дальние края.

— Тысячу раз благодарю вас, господин герцог, но эти говорящие лошади…

— Надеюсь, ты не собираешься затыкать рот Демосфену?

— Я не уверен…

Герцог повернул Пешедраля спиной к себе и метким пинком послал его прямо в цель.

Описав грациознейшую параболу, но так и не выпустив узелка из рук, Пешедраль приземлился у ворот конюшни.

Когда герцог несколько минут спустя вернулся с вещами, все было готово. Они тотчас отбыли.

Терраса опустела. Герцогиня исчезла, исчез и усопший Пострадаль. У подножия лестницы монсеньор Биротон и аббат Рифент ожидали сеньора замка. Они весьма почтительно поклонились ему.

— Вы хорошенько все обдумали, мессир? — спросил монсеньор Биротон. — Не слишком ли опрометчиво вы поступаете?

— И потом, вы не сможете присутствовать на заседаниях Генеральных Штатов, — добавил аббат Рифент.

— Друзья мои, — сказал им герцог с видом крайнего удовлетворения, — вы так и не поняли, почему я уезжаю.

— Почему? — хором вопросили оба священника.

— Я еду за доказательствами.

— За какими доказательствами?

— За доказательствами вашего невежества. И да здравствуют преадамиты!

— Да здравствуют преадамиты! — хором подхватили оба коня, к которым осторожный Пешедраль присоединился с некоторым опозданием.

И все четверо галопом вылетели из замка.

В тот день они одолели длиннейший перегон и, совершенно разбитые, добрались наконец до таверны «Первобытный человек» в Сен-Жену-Турну — довольно большом городе, расположенном в округе Везина-о-Бум близ Ша-мпурд-ля-Рож.

— Черт подери! — сказал герцог, садясь за стол, — мы заслужили добрую трапезу. Эй, подать сюда вина и свиных колбас!

— Эге, малютка! — добавил он, обращаясь к служанке и похлопывая ее по спине, — у меня руки так и чешутся наподдать тебе по заду как следует.