Онлайн книга «Германтов и унижение Палладио»
|
– Многофигурное, густо закомпонованное изображение действительно похоже на мозг – по внешним контурам угадываются формы двух полушарий. Но если это и мозг, то выписан он будто бы изнутри – мы не видим привычную сферу, испещрённую извилинами, а видим багрово-коричневую изнанку сферической коры мозга, мы проникаем под её оболочку, где, оказывается, обитает седобородый Бог-Творец, находящийся во вдохновенном полёте, где теснится, слипаясь телами, летящая вместе с ним, вся его устремлённая взглядами к сотворённому чудесно Адаму свита… Этот мозг – как двустворная раковина как тесное и подвижное родовое гнездо, в котором так трудно всем обитателям его уместиться… Вот одна нога высунулась за контуры оболочки, другая вытянулась вдоль направления полёта… А как струятся и реют лёгкие ткани на небесном ветру… – Я всегда, когда смотрю, задаюсь вопросом и не нахожу ответа: в небе сколько угодно места, качайся себе вольно на облаках, а им так тесно… Почему? – Скорее всего, по композиционным соображениям. И тут плавная речь Германтова споткнулась: его дёрнула судорога, а мысль ослепила дерзостной неожиданностью: это, это, осенило, и есть «ядро темноты»! Кисть взломала оболочку, проникла… Сферическая скорлупа, раковина, гнездо – лишь индивидуальные поиски сжатого образа и композиции вкупе с гениальными ухищрениями изобразительности, а это – да вот же оно, непостижимое, но видимое, вот – «ядро темноты», такое, каким его увидело художественное воображение, ядро, впустившее в себя свет, ставшее зримым со всеми его тайными потрохами. Микеланджело вынудил демаскироваться самого ветхозаветного Бога. – Мы впервые увидели Бога? – Ну да, язычники-греки знали своих богов в лицо: вот Зевс, вот Аполлон, вот Афродита, а мы… В глазах поплыли круги. – ЮМ, вам плохо? – Вера быстрым ловким движением налила в бокал минеральную воду. – Выпейте! – Мне уже хорошо, спасибо, – глотнув воды, отвечал, приходя в себя, Германтов, – а сейчас будет ещё лучше, – он, храбрясь, воду запил вином и лихо подцепил вилкой закуску – кружочек маринованного цукини. – Что с вами было? – спросила Оксана. – Пустяк, голова слегка закружилась, – отговаривался Германтов, – наверное, стало слишком душно. – Тепловой удар? – обеспокоилась Оксана. Развязала на шее платок-галстук, принялась обмахивать. – А у меня, Юрий Михайлович, так зимой бывает, перед наводнением: только сирена противно взвоет, –у-у-у-у, оповещая о приходе большой воды, как голова кружится и тошнит. – Ещё выпейте, ещё. – Спасибо. Скоро будет попрохладнее, – он с наигранной бодростью встал и, подойдя, пошире открыл балконную дверь. – Джудекку заливала растворённая в воздухе предзакатная желтизна. – Самое время подняться на крышу, на террасу – там намечено продолжение трапезы, десерт. – Не хлопотно ли таскать вверх-вниз посуду? – Ничего не будем таскать, там всё, что нам понадобится, есть… – Там не только посуда, там и кухня ещё одна есть, – добавила Оксана. – На каждом этаже своя кухня. Строго сдвинула брови: – Ну-ка, улыбнитесь, Юрий Михайлович. У-у-у, какие зубы чернильные! Пометили вас соусом кальмар с каракатицей. – Отправляйтесь в ванную, пополощите рот и верните нам свою белозубую улыбку, – распорядилась Вера. – Флакон на стеклянной полочке. Забегая вперёд, стоит сказать, что не только уборные с умывальниками, но и даже ванные с биде и большими-пребольшими джакузи были как на уровне жилых этажей, так и на уровне крыши. Винтовая лестница вывела на замощённую дымчато-бледным мрамором крышу, под наклонный парусиновый навес, который поддерживался по краям, с боков, специальными телескопическими распорками с никелевыми втулками. Ещё одна разновидность мрамора – дымчато-бледного, с зелёными искрами: дом-каталог? Правда, была и не мраморная – из ноздреватой белой штукатурки – стена с массивной, с выпуклыми стёклами в коричневых переплётах, дверью. Солнце ушло за дом, под навесом плавал рассеянный, ещё не успевший похолодеть свет. Лагуна поблескивала, как плоская зашлифованная голубоватая льдина, влево-вправо вытягивалась, выгнувшись слегка, набережная. Видели ли вы когда-нибудь Словенскую набережную сверху? Германтов и сам-то впервые увидел едва ли не с птичьего полёта этот выгиб каменной сабли с уткнувшимися носами в причальные зазубрины её катерами, лодками; к причалам медленно приближались мягкие синеватые тени, отброшенные фасадами; по куполам делла-Салуте, потемневшим с левой стороны, справа словно бы стекал по контурам мёд – дивный час вечера после знойного дня, когда солнце не упало ещё во тьму, а лишь готовилось спрятаться за коньками крыш. И скользила по бледной шелковистой воде прозрачная тень одинокого облака, и растаял горизонт, так как вода и небо сливались – еле желтела далёкая полоска Лидо, подкрашенного лучами заходящего где-то за Дорсодуро солнца. Германтов стоял у хромированных тонких перил; не верилось даже, что многопалубный монстр-лайнер, проплывавший здесь днём, смог протиснуться меж набережной и островами, не снёс исторических декораций. Подошла Оксана. – Красиво… – Очень… – Отсюда так хорошо на закат смотреть… – Как из театральной ложи… – Точно! – Радуюсь, что гигант лайнер, проплывая сегодня здесь, – показал рукой, – пролез-таки в игольное ушко меж декорациями, не обратил эту красоту небесную в хлам. – Вы удивительный, Юрий Михайлович. Я даже не могла бы подумать о таком ужасе, хотя сотни раз видела, как круизные лайнеры-мастодонты проплывали мимо Сан-Марко. Парит, – сказала, помолчав, – опять, наверное, ночью с моря придёт гроза. А у киношников, смотрите, ни минуты покоя, серию за серией «Преступления в Венеции» гонят: последние дневные лучи словили, так сейчас софиты будут включать, – внизу, перекрикиваясь, суетились осветители. – В этой серии играть будет Джеффри Франк. – Кто это? – Не знаете? Он человека-паука сыграл. – Сколько всего будет серий? – Уже под пятьдесят серий показали, а сколько ещё наснимают… Уже, думаю, перебор – все детективные сюжеты с преступными мотивами перебрали, а из кожи вон лезут, чтобы хоть что-нибудь ещё придумать и снять. – Как же правда жизни? Всё-таки не поверю, что в Венеции так много преступлений, достойных экранизации. – Вот и я в это не верю и ума не приложу, что можно ещё для оживляжа детектива придумать. Зато заранее известно, что все венецианские преступления, все-все, – искусно сымитировала голос полицейского кинокомиссара Оксана, – «отличаются особым изяществом». – Успокоили. – Правда, когда столько всего навыдумывали-наснимали уже, можно ли придумать детектив так, чтобы не отрываясь смотреть? |